И все ж я не живой под кущей Аполлона… И все ж я не живой под кущей Аполлона Где лавры тернием вошли в двадцатилетний лоб Под бури гул, под чудный говор сада Прикован я к Лирической скале. Шумит ли горизонт иль ветр цветной приносит К ногам моим осколки кораблей Линяет кенарь золотая осень Седой старик прикован ко скале. И голый я стою среди снегов… И голый я стою среди снегов, В пустых ветвях не бродит сок зеленый А там лежит, исполненный тревог Мой город мерный, звонкий и влюбленный И так же ходит муза по ночам Старуха в капоте с своей глухою лирой И млеют юноши до пустоты плеча О девушке нагой, тугой и милой. Да быки крутолобые тонкорунные козы… Да быки крутолобые тонкорунные козы Женщин разных не надо, Лиду я позабыл. Знаю в Дельфах пророчили гибель Эллады Может Эллада погибла, но я не погиб Юноши в кольцах пришли звали на пир в Эритрею Лидой меня соблазняли плачет, тоскует она… Что же, пусть плачет найдет старика и забудет Я молодой – крашеных жен не люблю. Вера неси виноград, но зачем христианское имя? Лучше Алкменою будь мы покорились судьбе. Слышишь ликует Олимп, веселятся добрые Боги Зевс Небожитель ссорится с Герой опять. Слава тебе Аполлон, слава!. Слава тебе Аполлон, слава! Сердце мое великой любовью полно Вот я сижу молодой и рокочут дубравы Зреют плоды наливные и день голосит! Жизнь полюбил не страшны мне вино и отравы День отойдет вечер спокойно стучит. Слабым я был но теперь сильнее быка молодого Девушка добрая тут, что же мне надо еще! Пусть на хладных брегах взвизгах сырого заката Город погибнет где был старцем беспомощным я Снял я браслеты и кольца, не крашу больше ланиты По вечерам слушаю пение муз. Слава, тебе Аполлон слава! Тот распятый теперь не придет Если придет вынесу хлеба и сыра Слабый такой пусть подкрепится дружок. Под рожью спит спокойно лампа Аладина Под рожью спит спокойно лампа Аладина. Пусть спит в земле спокойно старый мир. Прошла неумолимая с косою длинной Сейчас наверно около восьми. Костер горит. Узлы я грею пальцев. Сезам! Пусти обратно в старый мир, Немного побродить в его высоком зале И пересыпать вновь его лари. Осины лист дрожит в лазури И Соломонов Храм под морем синим спит. Бредет осел корнями гор понурый, Изба на курьих ножках жалобно скрипит. В руке моей осколок римской башни, В кармане горсть песка монастырей. И ветер рядом ласково покашливает, И входим мы в отворенную дверь. Плывут в тарелке оттоманские фелюги…
Плывут в тарелке оттоманские фелюги И по углам лари стоят. И девушка над Баха фугой Живет сто лет тому назад. О, этот дом и я любил когда-то И знал ее и руки целовал, Смотрел сентиментальные закаты И моря синего полуовал. О, заверни в конфектную бумажку… О, заверни в конфектную бумажку Храм Соломона с светом желтых свеч. Пусть ест его чиновник важно И девушка с возлюбленным в траве. Крылами сердце ударяет в клетке, Спокойней, милое, довольно ныть, Смотри, вот мальчик бродит с сеткой, Смотри, вот девушка наполнена весны. Я снял сапог и променял на звезды… Я снял сапог и променял на звезды, А звезды променял на ситцевый халат, Как глуп и прост и беден путь Господний, Я променял на перец шоколад. Мой друг ушел и спит с осколком лиры, Он все еще Эллады ловит вздох. И чудится ему, что у истоков милых, Склоняя лавр, возлюбленная ждет. Сидит она торгуя на дороге… Сидит она торгуя на дороге, Пройдет плевок, раскачивая котелком, Я закурю махру, потряхивая ноги, Глаза вздымая золотой волной. И к странной девушке прижму свои ресницы, И безобразную всю молодость свою, И нас покроет синий звездный иней, И стану девушкой, торгующей средь вьюг. |
