Ангел ночной стучит, несется… Ангел ночной стучит, несется По отвратительной тропинке, Между качающихся рож: «Пусть мы несчастны, размечает, Должны подруг мы охранить И вопль гармонии ужасной Сияньем света охватить». И ноги сгибнувшей подруги Он плача лобызать готов. Вот дверь открылась И с цветами идет мне сон свой рассказать, И говорит: «Ты бледен странно, Идем на кладбище гулять». Вокруг могилки и цветочки, И крестики и бузина. И по могилкам скачут дети И сердцевины трав едят. И силюсь увести подругу Под опьяняющую ночь. Столбы ограды забиваю, Краду деревья – расставляю, И здание сооружаю. И снится ей, что мы блуждаем Как брат с сестрой, Что позади остался свист пустынной Что вечно существуем мы. Звук О по улицам несется… Звук О по улицам несется, В домах затушены огни, Но человека мозг не погасает И гоголем стоит. И удивляются ресницы: «Почто воскреснул ты, Иль на небе горят зеницы И в волосах – цветы». В венках фиалковых несется Веселый хоровод: «Пусть дьяволами нас считает Честной народ. В пустыне мы, Но сохраняем Свои огни. И никогда мы не изменим, Пусть нас костят орлы. Пусть будем жаждою томиться И голодать. К скале прикованный над нами Прообразом висишь, Твои мы дети и иначе Не можешь поступить». Музыка В книговращалищах летят слова. В словохранилищах блуждаю я. Вдруг слово запоет, как соловей — Я к лестнице бегу скорей, И предо мною слово точно коридор, Как путешествие под бурною луною Из мрака в свет, со скал береговых На моря беспредельный перелив. Не в звуках музыка – она Во измененье образов заключена. Ни О, ни А, ни звук иной Ничто пред музыкой такой. Читаешь книгу – вдруг поет Необъяснимый хоровод, И хочется смеяться мне В нежданном и весеннем дне. 1926 За ночью ночь пусть опадает… За ночью ночь пусть опадает, Мой друг в луне Сидит и в зеркало глядится. А за окном свеча двоится И зеркало висит, как птица, Меж звезд и туч. «О, вспомни, милый, как бывало Во дни раздоров и войны Ты пел, взбегая на ступени Прозрачных зданий над Невой». И очи шире раскрывая, Плечами вздрогнет, подойдет. И сердце, флейтой обращаясь, Унывно в комнате поет. А за окном свеча бледнеет И утро серое встает. В соседних комнатах чиханье, Перегородок колыханье И вот уже трамвай идет. 1926 Два пестрых одеяла… Два пестрых одеяла, Две стареньких подушки, Стоят кровати рядом. А на окне цветочки — Лавр вышиной с мизинец И серый кустик мирта. На узких полках книги, На одеялах люди — Мужчина бледносиний И девочка жена. В окошко лезут крыши, Заглядывают кошки, С истрепанною шеей От слишком сильных ласк. И дом давно проплеван, Насквозь туберкулезен, И масляная краска Разбитого фасада, Как кожа, шелушится. Напротив, из развалин, Как кукиш между бревен Глядит бордовый клевер И головой кивает, И кажет свой трилистник, И ходят пионеры, Наигрывая марш. Мужчина бледносиний И девочка жена Внезапно пробудились И встали у окна. И, вновь благоухая В державной пустоте, Над ними ветви вьются И листьями шуршат. И вновь она Психеей Склоняется над ним, И вновь они с цветами Гуляют вдоль реки. Дома любовью стонут В прекрасной тишине, И окна все раскрыты Над золотой водой. Пактол ли то стремится? Не Сарды ли стоят? Иль брег александрийский? Иль это римский сад? Но голоса умолкли. И дождик моросит. Теперь они выходят В туманный Ленинград. Но иногда весною Нисходит благодать: И вновь для них не льдины. А лебеди плывут, И месяц освещает Пактолом зимний путь. 1926 |
