Прорезал грудь венецианской ночи кусок… Прорезал грудь венецианской ночи кусок, Текут в перстах огни свечей, Широким знойным зеленым овсом Звенит, дрожит меры ручей. Распластанный, сплю и вижу сон: Дрожат огни над игральным столом, Мы в полумасках и домино Глядим на бубны в небе ночном. Наверно, гибель для нашей земли Несет Бонапарт, о, прижмись тесней. Луна сидит на алой мели. На потолке квадраты теней. Крестьянка в избе готовит обед, На русской печи набухает пшено. Сегодня солнце – красная медь, Струится рожь и бьет в окно. 1922 Ночь на Литейном I Любовь страшна не смертью поцелуя, Но скитом яблочным, монашеской ольхой, Что пронесутся в голосе любимой С подщелкиваньем резким: «Упокой». Давно легли рассеянные пальцы На плечи детские и на бедро твое, — И позабыл и волк, и волхв и лирник Гортанный клекот лиры боевой. Мой конь храпит и мраморами брызжет. Не променяю жизнь на мрамор и гранит, Пока в груди живое сердце дышит, Пока во мне живая кровь поет. Кует заря кибитку золотую, Пегас, взорли кипящую любовь, — Так говорю, и музу зрю нагую В плаще дырявом и венке из роз. Богоподобная, пристало ли томиться, Оставь в покое грешного певца. Колени женские прекраснее, чем лица Прекрасномраморного мудреца. Любовь страшна, монашенкою смуглой Ты ждешь меня и плачешь на заре, Ольха скрипит, ракитный лист кружится, И вместо яства уксус и полынь. II Мой бог гнилой, но юность сохранил, И мне страшней всего упругий бюст и плечи, И женское бедро, и кожи женской всхлип, Впитавший в муках муку страстной ночи. И вот теперь брожу, как Ориген, Смотрю закат холодный и просторный. Не для меня, Мария, сладкий плен И твой вопрос, встающий в зыби черной. III Лишь шумят в непогоду ставни, Сквозь сквозные дома завыванье полей. Наш камин, и твое золотое лицо, словно льдина, За окном треск снегов и трава. Это вечер, Мария. Средь развалин России Горек вкус у вина. Расскажи мне опять про любовь, Про крылатую, черную птицу с большими зрачками И с когтями, как красная кровь. IV
В пернатых облаках все те же струны славы, Амуров рой. Но пот холодных глаз, И пальцы помнят землю, смех и травы, И серп зеленый у брегов дубрав. Умолкнул гул, повеяло прохладой, Темнее ночи и желтей вина Проклятый бог сухой и злой Эллады На пристани остановил меня. V Ночь отгорела оплывшей свечой восковою, И над домом моим белое солнце скользит. На паркетном полу распростерлись иглы и хвои, Аполлон по ступенькам, закутавшись в шубу, бежит. Но сандалии сохнут на ярко начищенной меди. Знаю, завтра придет и, на лире уныло бренча, Будет петь о снегах, где так жалобны звонкие плечи, Будет кутать унылые плечи в меха. Поэма квадратов 1 Да, я поэт трагической забавы, А все же жизнь смертельно хороша. Как будто женщина с линейными руками, А не тлетворный куб из меди и стекла. Снует базар, любимый говор черни. Фонтан Бахчисарайский помнишь, друг? Так от пластических Венер в квадраты кубов Провалимся. 2 На скоротечный путь вступаю неизменно, Легка нога, но упадает путь: На Киликийский Тавр – под ухом гул гитары, А в ресторан – но рядом душный Тмол. Да, человек подобен океану, А мозг его подобен янтарю, Что на брегах лежит, а хочет влиться в пламень Огромных рук, взметающих зарю. И голосом своим нерукотворным Дарую дань грядущим племенам, Я знаю – кирпичом огнеупорным Лежу у христианских стран. Струна гудит, и дышат лавр и мята Костями эллинов на ветряной земле, И вот лечу, подхваченный спиралью. Где упаду? 3 И вижу я несбывшееся детство, Сестры не дали мне, ее не сотворить Ни рокоту дубрав великолепной славы, Ни золоту цыганского шатра. Да, тело – океан, а мозг над головою Склонен в зрачки и видит листный сад И времена тугие и благие Великой Греции. |
