Под гром войны тот гробный тать… Под гром войны тот гробный тать Свершает путь поспешный, По хриплым плитам тело волоча. Легка ладья. Дома уже пылают. Перетащил. Вернулся и потух. Теперь одно: о, голос соловьиный! Перенеслось: «Любимый мой, прощай». Один на площади среди дворцов змеистых Остановился он – безмысленная мгла. Его же голос, сидя в пышном доме, Кивал ему, и пел, и рвался сквозь окно. И видел он горящие волокна, И целовал летящие уста, Полуживой, кричащий от боязни Соединиться вновь – хоть тлен и пустота. Над аркою коням Берлин двухбортный снится, Полки примерные на рысьих лошадях, Дремотною зарей разверчены собаки, И очертанье гор бледнеет на луне. И слышит он, как за стеной глубокой Отъединенный голос говорит: «Ты вновь взбежал в червонные чертоги, «Ты вновь вошел в веселый лабиринт». И стол накрыт, пирует голос с другом, Глядят они в безбрежное вино. А за стеклом, покрытым тусклой вьюгой, Две головы развернуты на бой. Я встал, ополоснулся; в глухую ночь, О друг, не покидай. Еще поля стрекочут ранним утром, Еще нам есть куда Бежать. Ноябрь 1923
Вблизи от войн, в своих сквозных хоромах… Вблизи от войн, в своих сквозных хоромах, Среди домов, обвисших на полях, Развертывая губы, простонала Возлюбленная другу своему: «Мне жутко, нет ветров веселых, «Нет парков тех, что помнили весну, «Обоих нас, блуждавших между кленов, «Рассеянно смотревших на зарю. «О, вспомни ночь. Сквозь тучи воды рвались, «Под темным небом не было земли, «И ты восстал в своем безумье тесном «И в дождь завыл о буре и любви. «Я разлила в тяжелые стаканы «Спокойный вой о войнах и волках, «И до утра под ветром пировала, «Настраивая струны на уа. «И видел домы ты, подстриженные купы, «Прощальный голос матери твоей, «Со мной, безбрежный, ты скитался «И тек, и падал, вскакивал, пенясь». Ноябрь 1923 Один средь мглы, среди домов ветвистых… Один средь мглы, среди домов ветвистых Волнистых струн перебираю прядь. Так ничего, что плечи зеленеют, Что язвы вспыхнули на высохших перстах. Покойных дней прекрасная Селена, Предстану я потомкам соловьем, Слегка разложенным, слегка окаменелым, Полускульптурой дерева и сна. Ноябрь 1923 II. Стихи 1924–1926 гг И лирник спит в проснувшемся приморье… И лирник спит в проснувшемся приморье, Но тело легкое стремится по струнам В росистый дом, без крыши и без пола, Где с другом нежным юность проводил. И голос вдруг во мраморах рыдает: «О, друг, меня побереги. «Своим дыханием расчетным «Мое дыханье не лови». Январь 1924 Как хорошо под кипарисами любови… Как хорошо под кипарисами любови На мнимом острове, в дремотной тишине Стоять и ждать подруги пробужденье, Пока зарей холмы окружены. Так возросло забвенье. Без тревоги, Ясней луны, сижу на камне я. За мной жена, свои простерши косы, Под кипарисы память повела. Январь 1924 Психея Спит брачный пир в просторном мертвом граде, И узкое лицо целует Филострат. За ней весна цветы свои колышет, За ним заря, растущая заря. И снится им обоим, что приплыли Хоть на плотах сквозь бурю и войну, На ложе брачное под сению густою, В спокойный дом на берегах Невы. Январь 1924 Григорию Шмерельсону Но знаю я, корабль спокоен, Что он недвижим средь пучины, Что не вернуться мне на берег, Что только тень моя на нем. Она блуждает ночью темной, Она влюбляется и пляшет… 5 марта 1924 О, сделай статуей звенящей… О, сделай статуей звенящей Мою оболочку, Господь, Чтоб после отверстого плена Стояла и пела она О жизни своей ненаглядной, О чудной подруге своей, Под сенью смарагдовой ночи, У врат Вавилонской стены. Для вставшего в чреве могилы Спокойная жизнь не страшна, Он будет, конечно, влюбляться В домовье, в жену у огня. И ложным покажется ухо, И скипетронощный прибой, И золото черного шелка Лохмотий его городов. Апрель 1924 |
