Пусть сырою стала душа моя… Пусть сырою стала душа моя Пусть земным языком в теле бродит. Ветер убил и смял Розы в моем огороде Но еще встал на заре Но еще вдыхаю запах солнца Вчерашнее солнце в большой дыре Кончилось. С Антиохией в пальце шел по улице… С Антиохией в пальце шел по улице, Не видел Летний сад, но видел водоем, Под сикоморой конь и всадник мылятся. И пот скользит в луче густом. Припал к ногам, целуя взгляд Гекаты, Достал немного благовоний и тоски. Арап ждет рядом черный и покатый И вынимает город из моей руки. Намылил сердце – пусть не больно будет… Намылил сердце – пусть не больно будет Поцеловал окно и трупом лег В руках моих Песнь Песней бродит О виноградной смуглости поет. Еще есть жемчуга у черного Цейлона В Таити девушки желтее янтаря Но ветер за окном рекламу бьет и стонет Зовет тонуть в ночных морях. В соседнем доме свет зажгли вечерний Еще не верят в гибель синих дней Но друг мой лижет руки нервно И слушает как умолкает сад во мгле. Снова утро. Снова кусок зари на бумаге. Только сердце не бьется. По-видимому, устало. Совсем не бьется… даже испугался Упал. Стол направо – дышит, стул налево – дышит. Смешно! а я не смеюсь. Успокоился. Бегает по полю ночь… Бегает по полю ночь. Никак не может в землю уйти. Напрягает ветви дуб Последним сладострастьем, А я сижу с куском Рима в левой ноге. Никак ее не согнуть. Господи! III Каждый палец мой – умерший город… Каждый палец мой – умерший город А ладонь океан тоски Может поэтому так мне дороги Руки твои. В соленых жемчугах спокойно ходит море… В соленых жемчугах спокойно ходит море — Пустая колыбель! Фонарь дрожит в руке… Снега в глазах но я иду дозором, О, как давно следов нет на песке. Уснуть бы здесь умершими морями. Застывший гребень городов вдыхать. И помнить, что за жемчугом над нами Другой исчезнул мир средь зелени и мха. Возлюбленная пой о нашем синем доме Вдыхай леса и шелести травой Ты помнишь ли костры на площади огромной, Где мы сидели долго в белизне ночной. Спит в ресницах твоих золоченых…
Спит в ресницах твоих золоченых Мой старинный умерший сад, За окном моим ходят волны, Бури свист и звезд голоса, Но в ресницах твоих прохлада, Тихий веер и шелест звезд. Ничего, что побит градом За окном огород из роз. Упала ночь в твои ресницы… Упала ночь в твои ресницы, Который день мы стережем любовь; Антиохия спит, и синий дым клубится Среди цветных умерших берегов. Орфей был человеком, я же сизым дымом. Курчавой ночью тяжела любовь, — Не устеречь ее. Огонь неугасимый Горит от этих мертвых берегов. Покрыл, прикрыл и вновь покрыл собою… Покрыл, прикрыл и вновь покрыл собою Небесный океан наш томный, синий сад, Но так же нежны у тебя ладони, Но так же шелестят земные небеса. Любовь томит меня огромной, знойной птицей, Вдыхать смогу ль я запах милых рук? Напрасно машут вновь твои ресницы, Один останусь с птицей на ветру. Опять у окон зов Мадагаскара… Опять у окон зов Мадагаскара, Огромной птицей солнце вдаль летит, Хожу один с зефиром у базара, Смешно и страшно нам без солнца жить. Как странен лет протяжных стран Европы, Как страшен стук огромных звезд, Но по плечу меня прохожий хлопнул — Худой, больной и желтый, как Христос. |
