Кроме Бака спутники обнаружили еще одну особенность, отличающую постоялый двор Мандхатту от всех прочих: ни пива, ни вина здесь не подавалось. Трилле, который с того самого момента, как очнулся утром на голове слона, только и мечтал о глотке холодного пива, пришел в негодование. Варвару пришлось успокоить его еще одним ударом, дабы не орал, после чего Повелитель Змей надолго замкнулся в себе.

А Конан обошел Бака, поднялся по лестнице на второй этаж, где прятался хозяин, — а это была уже традиция — прятаться от постояльцев, кои нахально требуют вина или пива, тогда как в Мандхатту сие строго запрещено законом, — и выкупил у него на два дня три комнаты — для себя, Трилле и Клеменсины (денег рыцаря у него оставалось еще в избытке, и он мог позволить себе такую роскошь).

За трапезой, состоящей из хлеба и мяса антилопы, Конан счел нужным слегка приоткрыть завесу над целью своего путешествия, благо путешествие это подошло к концу и следовало приниматься за поиски Дала.

— Кто из вас знает Кармашана? — вопросил он сурово, как будто подозревал обоих спутников в преступных связях с бандитом.

— Никогда не слыхал, — буркнул Повелитель Змей, отворачиваясь.

— Не знаю, Конан, — пожала плечами Клеменсина.

— А Леонардаса?

— Леонардаса? Я знаю Линиса — он служил конюхом у моего отца. А еще Лирдона — он жил в нашей деревне и…

— Наплевать на Линиса и Лирдона! Я спрашивал про Леонардаса!

— Нет, Леонардаса я не знаю.

— И я, — вставил Трилле.

— Тьфу!

Сей содержательный разговор не развеял тумана в голове киммерийца. Сомнения обуревали его; то он думал о Леонардасе как о Кармашане, а о Кармашане как о Леонардасе, то ему представлялось, что Лал Богини Судеб уже уплыл из рук вора и теперь хранится в сундуке какого-нибудь богатого купчишки, то казалось, что гнусный старикашка-астролог ловко провел их всех, из вредности либо с умыслом… То есть ни одного обоснованного подозрения у него не было, однако же не было уверенности и в обратном.

В задумчивости затолкав в рот огромный кусок мяса, он проглотил его, почти не жуя, встал и двинулся к выходу, едва не своротив по дороге ханжу Бака. Напрасно спутники взывали к нему, страшно боясь остаться в одиночестве в этом странном месте, — он не ответил и не обернулся. Некая идея, вдруг возникшая в утомленном мозгу, влекла его вперед…

Только за варваром захлопнулась дверь, Трилле и Клеменсина уныло переглянулись. Раньше они совсем ничего не знали о цели путешествия в Мандхатту, теперь знали, что Конан ищет некоего Кармашана и некоего Леонардаса, однако понимали еще меньше прежнего.

Кто такой Кармашан и почему Конан забрался на край света для того только, чтоб его разыскать? Тот же вопрос относился и к Леонардасу.

— Зачем он приволок нас в эту дыру? — вздохнув, Повелитель Змей обратил сей риторический вопрос грязному, в желтых потеках потолку. Тут вздохнула и Клеменсина.

— Может, он хочет убить этих парней? — продолжал бродяга. — Но почему он взял с собой нас? Разве мы сможем ему помочь?

— Ты кое-что забыл, — усмехнулась Клеменсина, вступая в увлекательную беседу Трилле с потолком. — Мы сами увязались за ним.

— Я не увязывался.

— Увязывался.

Повелитель Змей замолчал. Конечно, увязывался, да еще как… Грусть вошла в его открытую сейчас душу легко и непринужденно. Разом припомнил он все свои скитания, во времена коих был одинок и никому не надобен. Много ли изменилось сейчас? И твердо ответил бродяга сам себе: много… Он посмотрел на Клеменсину с нежностью. Пусть она не пожелала потрогать его тела, зато сердце ее мягко, а намерения всегда чисты… И пусть варвар несдержан на руку и язык, зато широкой спиной своей всегда готов закрыть друга… Но куда же он отправился? Трилле вдруг испытал такой приступ любопытства, что грусть сразу улетела из его души к кому-то другому. В нетерпении он зашаркал под столом ногами, заерзал на скамье и, видя, что девушка не обращает ровно никакого внимания на эти телодвижения, сказал:

— Может, сходим, по базару потолкаемся?

— Пожалуй, — согласилась она. В тот момент ее тоже весьма занимало внезапное исчезновение Конана, а, зная, что он постоянно притягивает к себе всякие неприятности (чего стоит, к примеру, нападение на них камелита или ночная схватка с кочевниками), она решила пройтись по Мандхатту наудачу: вдруг они встретят Конана и в случае необходимости выручат его из беды. Тогда она наконец сможет отплатить ему добром за спасение от страшной смерти на костре.

Итак, придя к согласию, спутники встали и дружно вышли на улицу.

Только базар тут был точь-в-точь таков, каков он и во всех других городах света. Длинные торговые ряды, купленные состоятельными торговцами, пестрели разнообразными товарами.

Повсюду разносились пленительные запахи восточных сластей, благовоний, тут и там высились горы свежих фруктов и овощей; равномерный шум порою прерывался истошным визгом обманутого или обворованного; люди сновали взад-вперед, толкались, останавливались у одних столов и равнодушно миновали другие; к палаткам гадальщиков неизменно стояли длинные очереди.

Трилле базар интересовал по одной лишь причине: по опыту он отлично знал, что здесь довольно легко можно что-нибудь украсть. Правда, ныне у него не было необходимости заниматься столь малопочтенным ремеслом, но натура требовала своего. Он достаточно долго — почти луну — был честным парнем. Хватит. Пора приниматься за дело. И он тут же, не теряя драгоценного времени, запустил руку в чужой карман. Мигом позже Трилле стал богаче на три золотых.

Таким образом покончив с бездельем, он повеселел. Грусть уже и не думала возвращаться в его душу — наоборот, приятная истома охватила все члены Повелителя Змей. Он хотел любви, вина и почтения. Ни того, ни другого, ни третьего ему до сих пор не приходилось вкушать сполна, потому он и обратил сейчас взор на пышнотелую красавицу с кротким выражением белого румяного лица.

Застонав от вожделения, бродяга оставил Клеменсину и ринулся к своей избраннице. Увы. Едва пальцы его коснулись ее нежной шейки, как чей-то грозный рев раздался прямо у его уха, а сразу вслед за тем в то же ухо врезался гиппопотам, свалившийся с неба. Лишь через несколько мгновений Трилле пришел в себя и сообразил: за тушу гиппопотама он принял огромный волосатый кулак дородного крепкого мужа, коего он, по простоте душевной, рядом с красавицей не приметил.

Сейчас тот вопил во все горло, что коварный чужеземец намеревался задушить его невесту, за каковое преступление его надо немедленно отвести в темницу. В темницу Трилле не хотел. Поэтому, наверное, он схватил Клеменсину за руку и пустился наутек, сбивая с ног каждого, кто попадался на его пути.

У выхода с базарной площади они остановились. Красные от быстрого бега и крайнего волнения, долго не могли отдышаться, опасливо поглядывали по сторонам. Наконец Клеменсина, устремив на спутника взор, полный негодования, произнесла:

— Какая муха тебя укусила? С чего вдруг ты на нее накинулся?

— Любви алкал… — мрачно ответил Повелитель Змей, отворачиваясь.

— Тьфу! И это ты называешь любовью? Я видела — о-о-о, я видела! — что Конан вытворял с той похотливой туземкой. Но то была вовсе не любовь! Энарт никогда не стал бы…

При воспоминании об Энарте глаза девушки увлажнились. Грусть, что покинула Трилле, теперь вошла в ее душу; она была легка и светла, как южный ветерок над морем. Клеменсина подавила вздох.

— Да, — сказала она тоном спокойным и задумчивым. — Энарт никогда не… Взор ее скользнул по длинной улице, отходящей от базарной площади, и…

— Энарт…

— Да слышал я, — отмахнулся Повелитель Змей. — Энарт никогда не стал бы этим заниматься. Ну и что в этом хорошего? Очень даже странно, вот что я тебе скажу. И если бы на меня не набросилось это чудовище, роковым образом оказавшееся женихом той красотки, я бы ни за что не упустил…