— Трухлявая… Это Заир Шах? — догадался Гвидо.

— Ну да! Уж о чем они шептались — рассказать не могу, ибо не ведаю. Слов я не разобрал. Но бранились, точно бранились. Этот старый пенек звездочет шипел, как разъяренная кобра, а Сервус отвечал коротко и гневно, будто отказывал тому в просьбе.

— Значит, Леонардас действительно слышал его голос… — задумчиво пробормотал Бенине.

— Конечно, слышал. Только, кривая оглобля, перепутал все. Не пел старикан и не молился, а чего-то требовал у рыцаря.

— Но чего?

— Почем мне знать? Сказал же, слов я не разобрал.

— Полагаю, Гвидо, нам следует еще раз переговорить с Заир Шахом, — хмуро буркнул философ, которому не стоило труда всю картину убийства Сервуса Нарота представить во всех подробностях, благо фантазия работала превосходно.

— Мне, — уточнил дознаватель. — Мне следует переговорить с ним еще раз. А ты, уважаемый Бенине, займись поисками… Лумо и пропавшего магического рубина.

— Хорошо, — легко согласился Бенине. — Теренцо, ты имеешь сообщить что-нибудь еще?

— Ничего не имею, — хмыкнул толстяк. — Сейчас пойду к себе и буду разговаривать вслух с двумя самыми любимыми моими людьми — с собой и Лавинией.

С трудом выбравшись из-за стола, Теренцо вытянул за руку Лавинию, и вдвоем они удалились наверх. Теперь в трапезном зале осталось четверо. Маршалл, братья Брассы и маленький дознаватель.

— Как ты думаешь, Бенине? — тихо спросил Гвидо. — Зачем Сервус рассказал всем, где хранится ларец с Лалом Богини Судеб?

— Не ведаю, — пожал плечами философ. — Может, подозревал, что камень хотят украсть, и решил поставить там засаду — ну, чтоб поймать вора?

— Скорее всего, так…

— Точно так, — заявил шемит. — А зачем еще?

— Жаль, меня не было на той вечерней трапезе, — вздохнул Гвидо. — А я бы хотел послушать историю о Богине Судеб…

— Я могу рассказать тебе, — усмехнулся Маршалл. — Невелик труд.

— О, это было бы замечательно!

— Ну, слушай. Еще до Великой Катастрофы на месте нынешней Бритунии были одни сопки, да овраги, да камни, да болота кое-где, но ни травы, ни кустов, ни тем паче деревьев вовсе не наблюдалось. Так гласят легенды, а я тебе легенду и передаю. Обитали там несколько племен — дикие люди, которые охотились на диких зверей и тем и жили. Больше о них и сказать-то нечего… И вот однажды с небес было им знамение: страшная молния, ударившая в землю не менее полу, сотни раз, а самый последний — в хижину старой колдуньи… Конечно, все в мгновение сгорело дотла, но на другой день из горстки этого мокрого пепла выросло дерево, такое прекрасное, что все эти племена собрались вокруг него и так сидели чуть не целую луну, изредка отлучаясь только для того, чтобы добыть пропитание. К концу этой луны на дереве выросли два плода, похожие на апельсины, но не апельсины. Огромные, цвета яркого (а в тех местах яркого вообще не было — сплошная серость вокруг) — один желтого, а другой красного, ароматные, к вечеру они раскрылись, и из них вышли две юные девицы. Одна — та, что вышла из желтого, — белокурая голубоглазая красавица, нежная и стройная, как цветок. Вторая — та, что вышла из красного, — тоже красавица, только черноволосая и черноокая, с фигурою гибкой, как у леопарда, посадкой головы гордой, а походкой стремительной. И снова сверкнула молния. Она насквозь пронзила обеих девиц, заставив несчастных дикарей с воплями разбежаться в стороны. Когда же стало тихо и люди осмелились обернуться, они увидели, что из двух красавиц осталась одна… Какая, Гвидо?

— Черноволосая?

— Нет.

— Белокурая?

— Нет.

— А какая же? — безмерно удивился маленький дознаватель.

— Обе! — торжествующе воскликнул Маршалл. — Они соединились в одну — в голубоглазую черноволосую красотку со взглядом нежным, а походкой стремительной и смелой. То и была Вечная Дева — Богиня Судеб. В руке ее сверкал красным огнем великолепный большой Дал, освещая тупые рожи дикарей мерцающим сиянием. Девушка обвела взглядом окрестности, и тут же из земли пробились ростки, из коих потом и выросли деревья, кусты да трава…

— А потом? — истребовал продолжения Гвидо, видя, что Маршалл вдруг углубился в свои думы.

— Потом? Потом она ушла. В неизвестном направлении…

— И все? — разочарованно спросил Гвидо.

— Нет, не все, — засмеялся шемит. — Потом ее видели в Асгарде, в Аквилонии и Офире, в Кхитае и Вендии. Но тогда огненного дала в ее руке уже не было. Никто не знает, каким образом она утратила его, но — теперь его владелец Сервус Нарот!

— Уже не он… — мрачно заметил Бенине.

— Уже не он… — согласился Маршалл. — Так вот, о Богине Судеб. Говорят, она обходит весь свет, останавливаясь лишь иногда и совсем ненадолго — для того, чтобы прясти пряжу, которая и есть судьба людская. Напрядет целый ворох, скажем, в Аквилонии, бросит на землю, он и рассыплется, но судьба аквилонцев — каждого из них! — уже будет предопределена на целые полсотни лет вперед. Затем пойдет в Зингару, и там то же самое… Ну, понравилась тебе легенда?

— Так себе, — улыбнулся Гвидо. — Но этот Дал действительно обладает магическими свойствами?

— Поверь мне. — Маршалл посерьезнел, уставил черные маслины глаз в зеленые круглые глазищи младшего Деметриоса. — Недаром Сервус так за него пострадал. Между нами говоря, сам Дал стоит ничуть не больше, чем та черная жемчужина или гранат — Красный Отец. Гораздо дороже его чудодейственная сила! Пусть он исполняет только одно твое желание, но зато какое! Ты можешь изменить свою судьбу полностью — хоть стать из нищего королем! Ни один маг не сделает такого!

— А если я доволен своей судьбой?

Маршалл опешил.

— Доволен? Как это?

— Да просто — доволен, и все. — Гвидо засмеялся. — Я люблю свой город и свою семью. Мне нравится моя внешность и мое здоровье… Нет, для себя я ничего бы не хотел. Но вот излечить и омолодить отца или разыскать Лумо…

— Э-э-э, парень, не выйдет. Лал Богини Судеб меняет только саму судьбу — твою судьбу! Если ты вздумаешь попросить золота — он не даст тебе и монеты; если ты вздумаешь попросить здоровья для отца — он не исцелит даже кашель. Но если ты скажешь: «Хочу жить двести лет» — ты будешь жить ровно двести!

— Не хочу, — печально покачал головой маленький дознаватель. — Вполне достаточно и шестидесяти…

— Мало! Мне скоро шестьдесят, а я еще полон сил и надежд! Да знаешь ли ты, как хочется жить, когда седеют волосы и морщины бороздят кожу? Знаешь ли ты, сколько дум в голове о будущем и о прошлом, сколько…

— Отчего же Сервус Нарот не попросил себе долгой жизни?

— Откуда ему было знать, что его убьют…

— Он знал, — сказал вдруг философ. — Он очень хорошо это знал.

Гвидо недоверчиво улыбнулся.

— Как то есть знал? Что навело тебя на мысль сию?

— Ничего меня не наводило, — ответил Бенине с неохотою. — Мне бив голову такое не пришло. Сервус сам мне сказал.

— Когда?

— В ночь перед убийством. Он пришел в мою комнату — встревоженный, побледневший…

И Бенине рассказал все то, что поведал ему рыцарь.

— Ну и ну-у-у! — протянул Маршалл, и не пытаясь скрыть изумление. — Так значит, старина Сервус подозревал нас всех? Ах, я дурень! И что меня дернуло поехать сюда? Ведь не хотел же, клянусь пышной грудью Иштар, владычицы нашей, не хотел! Ах!

— А что ж поехал? — грубо спросил философ.

— Да по письму же и поехал. «Не медли! — писал мне Сервус. — Я готов предложить тебе такую вещь, какой ты в жизни не видывал!» И что за вещь такая, подумал я, бросил все дела и поехал.

— И что за вещь?

— Тьфу! Ваза из цельного розового агата! На кой она мне нужна, эта ваза? У меня самого подобных полдюжины!

— Гм-м… — Гвидо смущенно посмотрел на гостей. — Лумо толковал, мол, досточтимый Сервус писал дяде, что продаст ему нечто невиданное, дядя обрадовался и послал нас сюда. А приехали, рыцарь показал нам колет, расшитый сапфирами и мелкими бриллиантами, и боле ничего не предложил…