Мемуары Зинаиды Пастернак по литературным достоинствам похожи на воспоминания Матильды Кшесинской. Уж что бы завлекательнее – а читать неинтересно. Когда нет литературного таланта, чтение становится неинтересным. Это другой вид науки – химия, а не гастрономия. Кулинария – увлекательнейшее занятие сродни поэзии, а химия имеет дело с веществами, главные характеристики которого – состав в цифрах и конфигурациях молекул: белки, жиры, углеводы.

Генрих Густавович Нейгауз не был Великим Пианистом, не был Рахманиновым, тогда что – его жена, которую вместо него полюбил Пастернак, становилась тоже мельче? При силе и мощи назовем это массой любви, которую он испытывал к Зинаиде Николаевне и не испытал больше ни к кому в жизни, – на этой любви есть кратеры, пятна, которые мы никогда не узнаем, что обозначают, рыхлости, провалы, сквозные дыры, готовые способствовать тому, что небесное тело хрустнет по ним, по причудливым линиям и разломается на миллиарды осколков, которых уже никогда не сложить, да и не вообразить, как же это было – и как блистательно было. Он пишет дарственную на книге няне – извинительную и полную раскаяния за суетные годы смены семьи, пишет жуткую по отрешенности, как будто из космоса пришедшую фразу Жене: если «бы Она была первой, а ты второй». Только Млечные пути с их мириадами комбинаций, одинаково реальных и безразличных Вселенной, могли предложить такое разнообразие вариантов. В нашем мире «если бы» не бывает. Если есть «если бы» – значит, он уже стал снова вместе с этой женщиной в сердце своем.

Маргарита Николаевна не знала примуса. Этому завидовали. «Маргарита» самого Булгакова была женой военачальника, – Булгаков знал, чем ему жертвовали. Зинаида

Николаевна драила кастрюли у себя на кухне, потому что поколесила по российскому югу в теплушках Гражданской войны и знала, что эта страна уже никогда не даст непоколебимой буржуазной праздности генеральской дочке.

Любовь к Зинаиде Николаевне забылась. Что-то увидеть в ней самой не удавалось и самым дальнозорким, уже ничего не отражалось в Борисе Пастернаке. Все разве что помнили и припечатывали: она хорошо вела дом, обихаживала домочадцев, а влюбился Пастернак в пианистическую игру ее замечательного первого мужа, Генриха Нейгауза. За что влюбился Нейгауз – слава Богу, об этом вопрошать некому. Никто не помнит вот этого: «Еще когда мы были с Женей, позапрошлой зимой, когда мне становилось грустно и что-то как мотив der Todesfhnung (зов смерти) проплывало по душе, всецело еще преданный жене и ребенку и погруженный в заботы дома <> я всегда думал, что последний день, отчетный, прощающийся и благодарный, провел бы весь день с утра до вечера <> с Зиной, тогда еще Зинаидой Николаевной, женой изумительного Нейгауза, – таково было с первой встречи действие ее особой красоты на меня, ее крови, ее тайны, ее истории. Я провел бы его с ней, я в ее лице простился бы с землей. Я ей сдал бы дела и ей рассказал бы, как много с самого детства хотел сделать для нее, для женщины, для подруги всех нас <> хотел и не сделал, но все, что попробовал, лишь для нее одной. <> Вот кто она, вот как я ее люблю».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 528.

Пастернак однажды из-за Зины травился йодом, а однажды только задумался о возможности самовольного конца, но на другую чашу весов встало то, что «с Зиной, страшно любимой той недомашней (какие кастрюли!) – убийственно мгновенной любовью, которую можно проверить именно мигом прощанья со всею жизнью и со всею землею, проститься не успею… »

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 356. Это он пишет Жене, Женя это читала.

Перед войной Пастернак прошел с Зиной все круги ада: нарисовал их сам, дал пройти ей, смотрел на нее и шел по аду за ней вслед. Любовь их иссякла, ему негде было взять дров в ее топку, она родила ему еще одного сына, и он, уже выворачиваясь наизнанку, выскребая остатки страсти, любил хотя бы этого сына, а потом началась война, приблизилась невыдуманная, как мечтал он, смерть, – и он снова полюбил Зину, снова захотел последний день жизни пожить с ней, снова написал ей страстные письма, даже с новой «Нейгаузихой» – сволочь ты нелюбящая, – а потом как-то все стало налаживаться, знакомые устраивались по эваку-ациям, Женя с Жененком были «окружены» в Ташкенте, вращались в самом изысканном обществе, Зинаида Николаевна считала простыни в детдоме, сам Пастернак колол мерзлый человеческий кал – тоннами, грузовиками. Умереть от любви не получалось. «Если бы я был моложе, я бы повесился» (ПАСТЕРНАК Б.Л. Полн. собр. соч. Т. 9. Стр. 316).

По какому-то случаю Зинаиду Николаевну и треугольники пастернаковской судьбы стали вспоминать в печати, и статью о Зинаиде Николаевне назвали, желая уязвить неуязвимую, «Жена двух господ». Господа, правда, и сами знали, кто у них госпожа. «Зина понаделала из его (умершего старика Густава Вильгельмовича Нейгауза, бывшего свекра, девяноста двух лет) фуфаек и кальсон целый гардероб для Ленечки (Пастернака, сына Зинаиды Николаевны и Бориса)».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 714. Представьте себе, читатель, что вы заслуженный и выдающийся старичок и у вас есть талантливый и знаменитый сын. Сын женился, а эта жена наставила ему рога, ушла к другому и от него родила. И нашила этому, выражаясь пушкинским языком, выблядку, после вашей смерти, из ваших же кальсон – целый гардероб! И вы не переворачиваетесь в гробу, вы ей сами завещали эти кальсоны, обидчик сына – ваш сердечный друг, он горячо в письме родителям оплакивает вашу кончину, расточая вам самые искренние комплименты. «Он любил говорить со мной иногда даже

больше, чем с сыном…» (Там же. Стр. 713). Такую ситуацию с легкостью цирковой наездницы, невозмутимой дагомей-ской амазонки-наездницы, крутящей булаву (провезли таких парадом по Москве, женщин-телохранителей сиамского принца – таковы были первые восторги и страхи Пастернака о женщине), может создать поистине только та, которой нужно что бы то ни было на земле гораздо меньше, чем она сама нужна земле.

Зинаиде Николаевне не нашлось места в Ларе. Героини «Доктора Живаго» – это Евгения Владимировна, Тоня и Ольга Всеволодовна – не Лара, конечно (Лара – женщина без свойств, характера, речи и поступков), но все равно из «Доктора Живаго» ее не выкинешь. Названа, расписана, постоянно упоминается и подробностями прокалывает повествование насквозь история ее «растления». Это – Зинаида Николаевна, несомненно, и чуть-чуть прошлой боли о ней, больше вспомнить нечего. Лара, пусть она же Ольга Всеволодовна, – это тепло женщины и тепло к женщине, которые, по счастью, случились у Пастернака в годы его не заката, но ставшие закатными.

«И она note 26 совсем не <> «вдохновительница» или «натура» для героини (в истории литературы всегда эти пошлости далеки от правды)» (письмо Пастернака).

ПАСТЕРНАК БЛ. Полн. собр. соч. Т. 10. Стр. 97.

Герои Пастернака (герои «Доктора Живаго») – самые безликие из знаменитых героев мировой литературы. Как многозначительное открытие, многое проясняющее, имеющее вес в спорах, пишет Е.Б. Пастернак, что в первоначальной редакции Лара была брюнеткой: все ясно, Лара была списана с Зинаиды Николаевны. Споры прототипов: «я или она» – лучшее тому подтверждение. Перепутать Ольгу Ивинскую с Зинаидой Николаевной – как это возможно? Каждый штрих их внешности, характера, судьбы, все противоположно, и если в романе трудно отличить, на кого похоже больше – значит, у героини нет ни одной не то чтобы яркой, запоминающейся, только ей присущей и пр. – а ПРОСТО черты. «Женщина без свойств». Пастернак написал слишком – в «плохом» смысле – традиционный роман. Если так ему хотелось воспеть вечную женственность, он должен был писать свою «Frau ohne Eigenschaften», как четки, как стихи нанизывая отдельные сплетающиеся эпизоды… Они больше бы запомнились, чаще бы читались.