«По-своему, на свой манер, лицо у него, вопреки загару и здоровью, не менее страшное теперь, чем у Зощенко. Но, глядя на него, сразу замечаешь болезнь. Михаил Михайлович худ, неуверен в движениях, у него впалые виски и жалкая улыбка. Он – „полуразрушенный, полужилец могилы“. А Борис Леонидович красив, моложав, возбужден, голосист – и гибель на лице».

Воспоминания о Борисе Пастернаке. Сост. Е.В. Пастернак, М.И. Фейнберг. Стр. 426 (воспоминания Л. Чуковской).

У Пастернака могли отнять дачу – во время нобелевского кризиса. Таких случаев прежде не было: отнимали, как правило, жизни, но и дачи тоже раздавались и могли соответственно быть отняты – не массово. Собственно, пользование дачей приравнивалось к долгосрочной путевке в дом творчества. И никаких основных инстинктов.

«Он был поразительно красив: с выдающимися скулами и темными глазами и в меховой шапке он выглядел как какой-то персонаж русской сказки». Ольга Карлайл, внучка Леонида Андреева, дочь Вадима, племянница Даниила (Воспоминания о Борисе Пастернаке. Сост. Е.В. Пастернак,

М.И. Фейнберг. Стр. 647).

На даче спят…

Ревет фагот, гудит набат. На даче спят под шум без плоти, Под ровный шум на ровной ноте, Под ветра яростный надсад.

Я просыпаюсь. Я объят Открывшимся. Я на учете. Я на земле, где вы живете, И ваши тополя кипят…

Баллада. Ирпень, лето 1930 года.

«В том же самом крематории, где огню был предан Маяковский, состоялась и кремация Лили. <> К тому времени Василий Васильевич Катанян уже нашел укрытое среди ее бумаг письмо-завещание Лили, написанное десятью годами раньше, когда она всерьез помышляла о самоубийстве. Лиля просила развеять ее прах где-нибудь в Подмосковье. Вероятнее всего, ей хотелось быть погребенной рядом с Владимиром Маяковским, но она знала, что эта просьба обрекла бы близких на мучительные хождения по инстанциям, а ее саму на посмертные унижения».

ВАКСБЕРГА. Загадка и магия Лили Брик. Стр. 458—459.

Лиля Брик и Ольга Ивинская. «Эту параллель не надо затягивать, как всякую параллель, но время от времени ею для удобства можно пользоваться» (Бродский). Про них нельзя сказать, что ни одна из них не была ЖЕНОЙ, – Лиля не была женой, но большей женой, чем она, никто не был. Романы и Маяковского с Лилей Брик и Пастернака с Ольгой Ивинской длились приблизительно по пятнадцать лет,

для Пастернака комфортная форма доживания, для Маяковского – вся жизнь. Имя Лили Брик даже не стало нарицательным, потому что слишком неповторимо. Ольга Ивинская, наоборот, слишком расхожий тип – и женщины, и отношений.

«Лиля Юрьевна никогда не была красива, зато неизменно была желанна. Ее греховность была ей к лицу, ее несомненная авантюрность сообщала ей терпкое обаяние; добавьте острый и цепкий ум, вряд ли глубокий, но звонкий, блестящий, ум современной мадам Рекамье, делавший ее центром беседы естественной королевы салона добавьте ее агрессивную женственность. Властную тигриную хватку <> все это вместе с широтою натуры, с демонстративным антимещанством, – нетрудно понять ее привлекательность» (Леонид Зорин. Цит. по: ВАКСБЕРГ А. Загадка и магия Лили Брик. Стр. 460). Характеристика, к каждому пункту которой легко дать параллель из характера и обихода Ольги Всеволодовны, – параллель со знаком минус.

Женщины разные бывают нужны, и интересны нежные, жертвенные, недополучающие – но и тогда уже не ропщущие и уважающие свою жизнь, все эпизоды жертвенности и недополучения с легкостью радостного бытия проживающие один за одним. Те же, которые, разнежившись, или прикинувшись чересчур нежными, свое упустили – или не смогли ухватить, и вместо новых ошибок и радости пытающиеся создать более респектабельную ретроканву своей женской биографии – в чьих головах создавать? для чего? – они образуют тип Ольги Всеволодовны. Некрасивы неоцененные, нереализовавшиеся. Не всем удается попасть в нужное место в нужное время. Ольга Всеволодовна могла бы посетовать, что ей не попался «красивый, двадцатидвухлетний» и соответственно неженатый, – тогда бы она тоже не обиделась бы, если б ее прах развеяли в поле. Но разница в том, что Лиле Юрьевне тоже попадались женатые – у нее были разные случаи, и Маяковский не был мужчиной ее жизни, – и она себя ставила с ними так, что эти объяснения оставались между ними: оправдываться перед публикой надобности не возникало.

Да и Пастернак без вставных зубов (стоматологическая проблема существовала всегда, поэты в России только-только стали ее замечать, при помощи подруг (не матерей), и некоторые, как наши герои, – решать), готовый взвалить на себя несколько семей, твердо разбиравшийся сам в своих финансах (поскольку никому не был должен), всех, в том числе и кредиторов, считал за людей и потому не запутывался, – такой, в поисках сестры и жизни, он тоже не заинтересовался бы Ольгой.

Раскрываю книгу, изданную наследниками Лили Брик. Все, что было личного у Маяковского, осталось у Лили Брик. Все, что не бумаги, доставшиеся, как архив самого лучшего, талантливейшего, жалователю таких титулов – государству, и что не взяли сестры, – все было у Лили, потом досталось ее четвертому мужу, тишайшему Васику, Василию (Абгаровичу) Катаняну, после него – его сыну от первой жены Васику-младшему, преданному рыцарю Лили Брик (степень родства – как если б Пастернак не разлюбил Зину, а Жененок сделался бы ее сторонником и душеприказчиком, при этом оставаясь любящим сыном матери). Умер и Васик. Лиля и все вокруг нее уходило бездетным, как будто жизнь лепила их как символы и не находила нужным давать им продолжение: если они какую-то идею представляли, то она в них уже была окончательно воплощена. Эльза Триоле с Арагоном тоже свое поместье-мельницу под Парижем хотели оставить каким-то собирательным духовным чадам, которым приятно было бы над чем-то литературным потрудиться в прелестном месте, но и у пережившего Эльзу Арагона завелся жесткий и алчный «друг его старости», – и судьба мельницы интересна только тем, кто хочет именно ее конкретно судьбу знать.

У Лили случилась судьба символа, живущего дольше, чем живут генетические наследники. В любом случае вдова Васи (Васильевича) Катаняна по какому-то рукоположительному праву имеет прав на архив Маяковского больше, чем что-то (кто-то, естественно), зародившееся без ведома и желания Маяковского (его биологические дети). Это как в священстве: личные качества иереев – их личные трудности, вернее, трудности их личного спасения, а благодать у законно рукоположенного самого пьяного батюшки, – такая же, как у самого жертвенного подвижника, – апостольская, переданная беспрерывно по прямой.

Архив Маяковского передавался строго по любви. И прислушивающиеся к доводам крупной круглоглазой феминистки из Америки, очень действительно похожей на недалеких, дремучих сестер Владимира Владимировича, больше чем к профессиональным – добросовестно профессиональным, – не состоящим в неоспоримом кровном родстве наследникам Лили Брик, которая единственная что-то значила для САМОГО Маяковского, демонстрируют зоологический подход к правам личности. А ведь Маяковский должен что-то значить сам по себе, полагать у своей воли наличие прав не меньших, чем у продукта жизнедеятельности своих тестикул, разве не так?

Вот разворот дневников Лили Брик: «Реф революционный фронт искусств> был переполнен. Володя вступил эффектно. Осю слушали очень внимательно. Володя зря прерывал слишком громкими и остроумными вставками – мешал. Он зря сделал второй и третий доклады, зря так длинно крыл Сельвинского. Оппонентам не дал говорить, кроме Инбер. Ответил Ося очень складно… Володя стал совсем профессионал-выступатель перед платной публикой».

БРИК Л. Пристрастные рассказы. Стр. 191. Это не кто-то сказал, чтобы указать на гибельную роль Лили Брик, это она в нем заметила сама. Все это можно объяснять как угодно, вплоть до того, что он хотел быть как можно более полезным СВОЕЙ РЕСПУБЛИКЕ, что он хотел поэтически СРАБОТАТЬ побольше, поударнее, – сущность поэтического поприща утеряла для него истинное значение. Он хотел хорошо трудиться и на это хорошо жить – просто для того, чтобы знать, что это ему под силу.