Пастернак ничего не придумал оригинального в устройстве семейной жизни и медленно и банально дал проявиться самой предсказуемой ситуации: единственный ребенок, с которым были достаточно близкие отношения (немного экзальтированные, но все-таки и естественные для отца с сыном), и чтимая бывшая жена, а с другой стороны – становящаяся нелюбимой и мало что дающая взамен новая жена со своими собственными детьми. И ничего посередине, ничто не самовоспроизводится: не рождается любовь, не родятся дети. На первый взгляд так и кажется: ну что бы не вернуться к первой семье? Почудил немного и хватит. Дело к тому и клонится: Пастернак дает себе урок – обеспечить Зину материально (забрать ее из состоятельной семьи и выбросить практически на улицу, без образования, без работы – это чересчур даже для солнечного эгоиста), и все.

Писательская карьера Пастернака в литфондовских терминах идет на взлет, до позорного шага остается совсем немного – и поскольку Пастернак не находит в себе внутренних ресурсов, судьба указывает ему путь прямо. Случайно (забеременеть не удавалось почти семь лет), непредсказуемо Зина рождает их общего ребенка и дает ему (мужу, Пастернаку) шанс сделать свою судьбу, пользуясь пастернаковским словом, «настоящей»: не любить, писать роман и стихи, отходить бог знает как далеко, но за маленький огонечек их короткой истории, который только он мог назвать своим – никогда не бросить ее.

«<> если из-за разделенности с Женичкой <> и непокладистости Жени я никогда не буду и не могу быть счастлив, ядром, ослепительным ядром того, что можно назвать счастьем, я сейчас владею. Оно в той, потрясающе медленно накапливающейся рукописи… »

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 694.

Рецензент на биографию Пастернака пишет о биографе: «Видно, что Евгения Владимировна нравится Дмитрию Быкову больше, чем Зинаида Николаевна». Да она и есть получше. Например, литературные способности: сравните письма Зинаиды к Нейгаузу: «А ты-то он и был», и безупречную тонкую жалобу Евгении: «А мы совсем простые» – которая выхватывается самым равнодушным взглядом. Эта строчка ранила и тех, кому особого дела не было до судьбы Евгении Владимировны, которые не о ней читали в переписке с ней Пастернака. Но безупречность тона жалобы – она всего только безупречность и есть.

Евгения Владимировна не была литератором – не пробовала ничего писать. Но письма ее складны, оригинальны, напеты в одной тональности – как это в любом из искусств может быть сделано только профессионально, только присутствие стиля выдает руку мастера. Строки из писем Жени, из той поры, когда жанр их назывался «плач», хороши, будто это действительно строки из песни. «Плачу и плачу, как проклятая», «За что это въехало в мою жизнь?», «А мы совсем простые». Даже «Пусть Зина вернется на свое место» – ведь это тоже она придумала, кто еще так говорил? Так просто, не грубо, так страшно обиженно?

«Дорогие мои!Горячо и от всего сердца благодарю вас за чудные письма, которые вы пишете Жене и Жененку, за нежные заботы о них, за чудесное ваше, сверхчеловеческое чутье».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 696.

Евгения Владимировна – подросшая Суок. Безбытная, очаровательная. Профессиональная писательская жена. Грустная маленькая женщина с еще более грустным мальчиком на руках. Биограф Дмитрий Быков заложил в описание их совместной фотографии конкретное толкование ситуации: «с выражением тягостного недоумения на лице». Бросить нас? «Мы его не пустим. Надо просто запереть двери». Не Боре же решать нашу с мамочкой судьбу…

Кто-то выбирал себе самых красивых, кто-то отдавался в руки самых ловких – и был счастливее. Евгения Владимировна справедливо полагала себя вне обычной иерархии – все-таки ей достался Пастернак! Но, выпав из обоймы, она получила место даже худшее, чем могла бы: при эвакуации из Москвы на ее претензии первостатейной жены ей ответили, что таких жен у Бориса Пастернака нет. Кто? Евгения Пастернак? Нет, таких нет. Фамилия не помогла.

Разведенные жены у нас часто оставляют за собой «фамилии своих детей». Французский жестокий обычай отъ-ятия у оставленной супруги всего у нас не прижился бы. Самостийная матриархальная степная женщина не отдаст ничего. Однако объяснение берется именно это – когда не особенно берут замуж второй раз, когда фамилия бывшего супруга благозвучна или полезна. У Жени, естественно, никто ничего не отнимал, но во второй половине жизни фамилия висела на ней уже как-то демонстративно, как отданная недобровольно. Как счастливо, что Елена – Аленушка – Пастернак оказалась образованной женщиной, занялась благородным делом поддержания памяти своего – только по свойству, к сожалению, только по свойству – родственника. Как бы то ни было, не пропавшего бы и без нее.

Евгения Владимировна не научила сына жить настоящей жизнью; разумеется, Пастернак угадал, что ужас сыновнего бытия разожжен тем фактом, что тот делил его с оставленной отцом матерью. Жаловался на свою судьбу – мать подбивала его на то, чтобы он пытался разжалобить всесильного отца. Здесь чувствуется не желание додать что-то сыну, а отнять – у Зины. Пусть Зине достанется меньше.

Некоторых женщин материнство не украшает – тех, кто не очень хотел этого материнства. Оно же их не защищает.

Нина Берберова очень красива – стильна, с восточинкой, стройна, прожила долгую жизнь, писала на пикантные темы (масонство – в ее исследовании на пикантности все и закончилось, баронесса Будберг, Мура – женщина похотливого, лживого, знаменитого, несчастного, многосильного Горького – магнита для дамского внимания), была замужем за персонажем Серебряного века Ходасевичем, имела личные истории с Горьким и Буниным, а легенды из нее не получилось. Несомненное ее замужество дает твердое основание не сомневаться в ее недевственности. Ей – право гордиться тем же. Где она видела столько презираемых девственниц, или многолетне прекративших сексуальную жизнь особей, или даже гермафродитов? «На мгновение я отчетливо представляю себе, как у нее (Симоны де Бовуар) все обстоит внутри:расширенные вены, перебои сердца, раздутые органы, ленивые железы… » (БЕРБЕРОВА Н.Н. Курсив мой. Стр. 597.) «Яс отвращением смотрю на слюдяные глаза девственников, на слишком белые руки монахинь, мне неприятно думать о щитовидной железе старых дев и внутренней секреции аскетов».

Щитовидная железа, имеющая, как все железы, влияние на половую сферу (более опосредованное, конечно, чем некоторые другие), ничуть не менее аппетитна, чем подвергшаяся естественным возрастным изменениям любая другая при всяком другом, сексуально активном, допустим, образе жизни. Здоровые физиологические отправления сами по себе малопривлекательны все – ничуть не более, чем когда их здоровый характер разрушается болезнью, возрастом или эксцентричным образом жизни. Мода, ориентированная на молодость, красоту и здоровье, диктует нам, что старость отвратительна. Под конец жизни вхолостую работать щитовидной железе (повторим, что только И ЕЙ ТОЖЕ) пришлось даже, например, у Коко Шанель. «Любовь? К кому? К старому человеку – какой ужас. К молодому – какой стыд».

ЭДРИХ М. Загадочная Коко Шанель. Стр. 222.

В год расставания с Пастернаком Жене было тридцать два года. Даже не сосредотачиваясь чрезмерно на ее щитовидной железе, можно понять, что у нее был в жизни период, когда устроить женскую жизнь не было бы ни стыдом, ни ужасом. Общественно приемлемые нормы в отношении сексуального поведения были в те времена, как сказали бы сейчас, репрессивными – секса не было, и жаловаться по этому поводу не полагалось. Но имеющие аппетит справлялись с дефицитом в явочном порядке. Женя обошлась. Верни она Зину на свое место вовремя, добрая и веселая женщина Ольга Всеволодовна Ивинская все равно показала бы Пастернаку, чего он был лишен в боттичеллиевском браке.