«Она предлагает мне взять его, но в данную минуту мне взять его некуда, потому что я и Зина можем существовать фантасмагорически, везде и нигде, Жененка же в эти условия нельзя ставить».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 534.

Зина с Пастернаком существовали фантасмагорически, везде и нигде не вдвоем, а с Зиниными детьми, с Адиком и Стасиком, которые просто были «не так избалованы, как Жененок».

Странные, жестокие, детоубийцынские пути приводят женщину к вытягиванию на сцену ребенка, когда решается ее разрыв с мужем. Как ни посмотри на эту проблему, как ни определи место ребенка при разводе родителей, как только его предъявляют отцу, как только упомянут его имя (а ведь он часть отца и никто не может прибавить или убавить что-то в их взаимных отношениях), пути эти начинают иметь только одно название: спекуляция.

И при этом – «…естественное чувство материнства», которое несомненно есть у Жени… Тем хуже.

Подставной муж Варвары Тихоновой, в крепостнических традициях юридический отец дочери Горького, дяги-левской (от голода) балерины Нины Тихоновой, пока не был расстрелян, высылал на содержание эмигрировавшей семьи деньги – их хватало благодаря организованным Горьким заработкам в Советской России. Горький не только сам жил, по-принцевски сына с любимой невесткой содержал, но и алименты за счет молодой республики платил. Смог бы прокормить в Париже семью и Пастернак. А там и в банк бы сын работать пошел, а еще лучше – действительно по инженерной части. Великие князья считали за удачу.

Как Пастернаки понимали друг друга в переписке? Они не виделись много лет, только обменивались многостраничными письмами, в которых так трудно разобраться. Во всяком случае, когда речь идет не об отвлеченных понятиях, которые, как игры в бисер, интересно рассматривать и читать партии, а о житейских суровых делах – распаде первой пастернаковской семьи, – отец сына резко одергивает: «Мама с папой звонили. Бред, – девятилетняя разлука, и вдруг этот ночной разговор, верный одной-единственной теме, что квартира должна быть очищена (то есть чтобы Борис с Зиной съехали из комнаты на Волхонке к приезду Жени), как гипнотическое внушенье. (С их стороны – святость, горячо мной оцененная: разговор с родным сыном и шесть минут только о деле, только о внуке. Только о внуке и больше ни о чем)».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 524. Когда родители звонили, Женя с Жененком были уже в пути. Родители испытывали необыкновенное облегчение – было ясно, что их не выпустят еще раз, клетка захлопнулась прочно, но нужно было быть еще и уверенными, что мама с сыном будут жить в комфортных условиях, что их никто не выгонял в неустроенную неизвестность. Роли поменялись: теперь родители Пастернака хотят Бориными руками устроить комфортное существование Жени с Же-ненком и демонстрировать заботу об этом. Ведь «очищать» квартиру или не «очищать» – теперь должен был разбираться Борис, а родителей, после того как они выдали свою порцию семейной взаимовыручки, можно было бы попросить не беспокоиться. Что-то вроде этого Борис и сделал: когда Женя приехала, ее с Жененком торжественно и радостно повезли в комнаты на Волхонке (за Пастернаками числилось две, вторую занимали Борис с Зиной и ее двумя детьми). Женя «рвалась уйти» (и вырвалась). Других вариантов ни за какие деньги по Москве было не найти. Разве что Зина с Борисом ночевали на полу у знакомых, Женя отправилась к брату Сене. Родители Бориса показали себя со святой стороны. Ролевые игры.

Бесплодие – большой грех, просто так не лишат потомства. Отец (тогда еще будущий) Пресвятой Богородицы не был выслушан односельчанами на собрании за то, что не имел детей: что он может понимать о проблемах людей, их истинных планах, какой инстинкт проверит его мудрость? Его просто выставили вон, чтобы он не балаболил попусту среди людей, которые могли решать вопросы жизни и смерти, – они уже кое-что из этого короткого, но важного списка выполнили. Имеющий детей далек – настолько, насколько это можно представить себе теоретически – от самого страшного, по учению нравственного закона внутри нас, продиктованного и записанного буквами в каждой религии греха – самоубийства. О чем думает собирающаяся кончать с собой мать, оставляющая ребенка? Нервный, избалованный, ни к чему не готовленный Жене-нок, не нужный родным бывшего мужа (она не пыталась пристроить его к – этого все-таки можно было бы ожидать – более отзывчивой СВОЕЙ родне), – на кого она его бросала? СВОЯ родня могла приютить сиротку – но даже самый умный брат Сеня не смог бы заставить Пастернака жениться вторично.

«На вопрос, как же она решается оставить своего ребенка (это Женя еще надеется в Sanatorium, что родные виноватого мужа избавят ее от Жененка и она отправится в новое плавание хоть и без надежной опоры, но и без обузы), мама сказала, что сейчас не может его видеть, потому что чувствует себя злой и безумной. Она пыталась покончить с собой, и это не получилось, но ей незачем жить и лучше умереть. С грустью и болью записывала мамина собеседница эти слова и добавляла от себя: „Ах, если бы у нее было хоть немного самообладанья. И такой эгоизм“».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 333.

«Иногда мне кажется, что ты и наши готовы теперь пожалеть, что я своевременно, то есть весной, не открылся вам определеннее, что тогда все было бы по-другому, и Женя не была бы отослана на явную пытку <> и для того, чтобы застраховать себя от действительно непосильного ухода за ребенком (здоровым девятилетним мальчиком), человека уговорили сделать ложный шаг».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 522.

В стране, куда «большие» Пастернаки с негодованием вернули Женю, начинались тридцатые годы, – но люди не живут политическими эпохами, они живут своими личными жизнями.

Не ею устроенной судьбы за границей не получилось, Женя вернулась, готовая своим – придавленным, неотступным, неотвязным – способом бороться здесь.

«Пелагея Васильевна Балашова, уже старая женщина, бывшая в двадцатые годы председателем партколлегии Московского горкома партии, рассказала (6.10.67) об одном случае, происшедшем на пороге тридцатых годов. Пришла к ней очень интеллигентная молодая женщина „по бытовому вопросу“. Она жаловалась на мужа-писателя, который уходит от нее с сыном к другой женщине.

Предупредила, что хотя муж и беспартийный, за него, по-видимому, заступится Луначарский. Просила воздействовать на мужа. А этим мужем оказался Пастернак.

И вот П. Балашова решает этого «беспартийного мужа» вызвать на серьезный разговор в присутственное место. К ее удивлению, он приходит незамедлительно, спокойно выслушивает ее увещевания и деловито спрашивает – что ему надлежит делать.

Не встретив никакого сопротивления, Балашова предлагает ему написать письменное обещание исправиться. Он охотно берет перо, под ее диктовку неторопливо пишет это «обязательство», прощается и уходит… »

ИВИНСКАЯ О.В. Годы с Борисом Пастернаком.

В плену времени.. Стр. 64.

M-me Пастернак, бывшая Женя Лурье, несомненно была очень интеллигентной женщиной и хотя бы поэтому знала, что именно это ее качество, тонко продемонстрированное, может произвести впечатление на бывалую партийку. Жены-то у писателей отнюдь не всегда настолько интеллигентны.

Вряд ли и решение о походе в горком далось Жене не без труда. Скорее всего совершенно без малейшего труда. Миг показался счастливым, когда она вспомнила еще и об этой возможности – пусть он там сто раз «беспартийный».

Отвертываются от Бога в сторону свободы, а уж какие мерзостные формы принимает совершенно неизбежное принуждение в рамках этой свободы – вот мы видим. Женя Лурье сует голову под епитрахиль Пелагеи Балашовой.