Зинаида Николаевна – женщина, судьба которой рождала бы Пруста в каждом отдельно взятом мужчине, который был бы с ней знаком на протяжении какого-то достаточно большого количества лет. Пастернак постоянно читает Пруста (вернее, все никак не может дочитать, а бросить не хочет: еще в 1924 году захлопнул на пятой странице – и оставил своим важным писателем), о его размышлениях над ним постоянно пишут мемуаристы и биографы. И сам объем, и такая сладкая русскому взору беллетристичность, и именно из-за этого все возрастающая непонятность – все вынуждало и вынуждало Пастернака высказывать свое мнение о Прусте. Пруста Пастернак прочел до конца только в 1959 году. «Он хотел узнать, что такое найденное время у Пруста, и понял, что это одновременное присутствие в каждом моменте настоящего двух времен, прошедшего и наличного, и через ежемгновенно существующее просвечивает как воспоминание прошлое, связанное с происходящим невидимыми нитями ассоциаций. Такое понимание всегда было очень близко ему самому… »
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 546.
Когда он видел Зинаиду Николаевну на переделкинской даче: «У Зинаиды Николаевны много тучных плеч и очень много тучной, черной от солнца спины: она в сарафане» <> «Плечи и руки у нее сильные, как у борца» note 25, то просвечивало ли для него вот это: «Яхорошо помню, как на одном из концертов Нейгауза, когда Борис Леонидович уже ухаживал за Зинаидой Николаевной, я увидел их в комнате перед артистической в Консерватории. Зинаида Николаевна сидела, подняв лицо к Пастернаку, а он, наклонившись к ней, что-то говорил. Я никогда не забуду этого поворота головы, ее профиля. Так она была прекрасна» (Ц. Воскресенская. Что вспомнилось… Стр. 145. Цит. по: Борис Пастернак. Второе рождение. Письма к З.Н. Пастернак. З.Н. Пастернак. Воспоминания. Стр. 7).
А когда у тебя по дому ходит «верещащий кусок мяса» (это наблюдение Андрея Синявского, но оно ядовито и неопределенно настолько, что можно заподозрить, что верещали на него и никто не заступился) или по крайней мере «чистый носорог, и эти фестончики, которые она носила всю жизнь!» (БЫКОВ Д.Л. Борис Пастернак. Стр. 413), – просвечивает ли «Она была так юна, так несказанно притягательна… кузен ее, гвардейский офицер, водит ее под вуалью в отдельные кабинеты ночных ресторанов!.. » (это сам Пастернак фантазирует о том, что ему не досталось).
Непререкаемы ли, как физические, законы обязательности просвечивания времен, или такой был многослойный взгляд у Пруста (осознанный, ведь это он открыл этот закон) и Пастернака (он его чувствовал, но не хотел подчиниться, не хотел любить Зинаиду Николаевну как девочку под вуалью), так что даже близкие смотрели на то, что постоянно было перед глазами Пастернака, его взглядом. Есть и другие, например, взгляд Вильмонта – ему, наверное, просвечивание было явственнее сегодняшнего рисунка:
«Я не раз видел Зинаиду Николаевну в самых мучительных положениях и всегда вспоминал сказанные о ней пастернаковские строки. Я застал ее в Переделкине, постаревшую и изнуренную тяжкой болезнью. Она лежала в постели. Но на подушке высилась все та же гордая итальянская голова (рожденная Еремеева, дочь русского генерала инженерной службы, умершего еще до революции, она по матери – итальянка). На одеяле покоились ее обнаженные, все еще в меру полные руки, удивительно, по-античному изваянные природой. Все о ней сказанное поэтом оставалось в силе. Такова точность Искусства».
ВИЛЬМОНТН.Н. О Борисе Пастернаке. Воспоминания и мысли. Стр. 183.
Зинаида Николаевна нефотогенична – наверное, потому, что слишком ярка. На черно-белой фотографии ее черты говорят ярко и однозначно, как буквы, складывающиеся в знакомое и всем понятное слово: красота. От русского лица, как национальной черты, ждешь зрительного изображения для всех очевидной духовности. Если ее – а черта-то не особенно широко распространенная – нет (в смысле не видать), то обязательно выставляется претензия. Кому-нибудь другому бы простили. Живописные портреты Елены Дмитриевны Дьяковой, бессменной музы Сальвадора Дали, Галы, отвратительны по сходству с какой-то много раз виденной фотографией довоенной или сразу послевоенной эпохи, повсеместно распространенным типажом надменной, брезгливой, с большими претензиями сановной дамы, никак не меньше обкомовского уровня (и губы, и локоны, и воротнички, и номенклатурное выражение лица). Меж текущих циферблатов и расчлененных лошадей эта нешуточная конкретность притягивает взгляд к себе как самый сильный элемент. Фестончики Зинаиды Николаевны так же вызывают ненависть зрителей. Пастернак говорит: красавица моя, все – монстриха. Пока дама не стала вечной красавицей с локонами, они просто выдают ее возраст. Нелепая куафюра – не как благоуханный знак времен, а как протухший кусок недавно ушедшего времени: когда все еще просто старо, старомодно, достойно свалки, а не антикварной витрины. Модные прически – как метрика.
Сильнее всех Пастернак любил Зинаиду Николаевну. Одно самоубийство Маяковского кого хочешь загонит в депрессию. Его самого, Бориса, не пустили за границу. Расстреляли хорошего молодого поэта, которому он покровительствовал и сочувствовал его жене. Как в «Анне Карениной» – все несчастные семьи все-таки похожи друг на дру га. Семейное согласие надломилось все в том же месте: Женя была холодна, требовательна, ленива, она хотела стать художницей, Пастернаку негде было это купить.
Его не могла бы вытянуть какая-нибудь хорошая женщина с приличным набором достоинств, тем более равная ему по масштабу, каковой бы считалась, например, стоящая при людях у мольберта. Совершенства не бывает. Нельзя найти его, особенно если искать. Любови (во множественном числе), в частности любови-поклонения, когда объект любви кажется совершенством, случаются так: готовый влюбиться замечает в женщине ее высшую точку – ту, которую он в данный момент наиболее готов заметить (чаще всего влюбляются в красоту, в сексапильность, в легкость нрава). А потом по этой высшей точке влюбленный описывает окружность, будто бы возлюбленная его во всех радиусах так же высока. Пустоты, даже и сильно зияющие, заполняются собственно его любовью. Совершенная фигура – совершенство; любовь, основанная на поклонении совершенству, – готова.
Редкий случай в мировой литературе – в лирической поэзии, – когда точно известно, за что конкретно Поэт полюбил свою Музу (Лауру, Беатриче, Зинаиду Николаевну). В последнем случае – за трудолюбие и сноровку в домашней работе. Казалось бы, посетители, гости дома должны были бы с интересом присматриваться к хозяйке: вот она, которую полюбили за то, что она так быстро бегает по кухне. И кто полюбил! И как! Но времена были скрытные, затаенные, глянцевых журналов не было, интервью на такие темы писатели не давали. Все живилось преданиями, а предаваться хотели посвященные – писатели, которые кое-какие подробности кухонного и спаленного быта знали, – вещам гораздо более крупного масштаба: государственным делам, политике, писательской карьере.
На Зинаиду Николаевну никто внимания не обращал, никто не восторгался, никто не ужасался. Одна Анна Андреевна Ахматова, имея досуга больше, чем остальные писатели, не могла не исследовать всех качеств Зинаиды Николаевны. Жены великих людей – это была ее коронная тема, поскольку роль, которую играли эти дамы, она считала достойной лишь себя. Обладая поистине великой наблюдательностью, она одна сказала: «Когда нечем было восхищаться, он восхищался тем, что она сама мыла полы». Она не знала, что, как правило, влюбляясь, каждый восхищается чем-то приблизительно таким же малоценным – и очень часто гораздо менее утилитарным.
Зинаида Николаевна мыла полы. По крайней мере оригинально. За что Маяковский полюбил Лилю Брик? За яркие глаза, решительный нрав, передовые взгляды на вопросы (и решение вопросов) пола. Слишком много достоинств для одной возлюбленной – таких замечательных барышень немало можно встретить. Скорее всего сначала была искра, а уже потом было не отвертеться от достоинств. Говорят, что в Пастернака искрой ударил Нейгауз – и только после подоспела с кастрюлями Зинаида Николаевна, но это самый бесплодный разговор, к тому же и нейгаузы на дороге не валяются.
