– Чем сегодня вечером будет занят господин Стерх?

– Ну, – Стерх расплылся в глуповатой улыбке, – как раз сегодня вечером я наклеиваю свои почтовые марки в альбом. – Его голос стал заметно басовитей. – Это очень кропотливое дело. Поэтому, придется исполнять его в одиночестве… Полном.

– Не могла бы я помочь? – спросила Ивон Рая, на этот раз чуть более уверенно. – Я могу их сортировать по цвету и по ценам.

– Ну, если вы, сударыня, умеете как следует придавливать их своими нежными пальчиками?.. Умеете?

– Могу попробовать, – теперь она прыснула смехом. – Сразу видно, что ты отстал от жизни. Марки в альбом уже тысячу лет никто не наклеивает. Их вставляют в кляссер, или, в некоторых случаях, делают специалные конвертики из прозрачного целлофана.

– Да ну? – удивился Стерх. – Может быть, тогда мы попробуем склеивать конвертики? Из целлофана, – пояснил он.

– Что нам мешает попробовать?

И трубка на том конце линии негромко опустилась на рычаги. Вот это да, вот это «мисс» Ивон, неприступная, величественная, холодная, как Гренландия. Вика смотрела на Стерха так, словно он в ее глазах сделался подопытным кроликом – внимательно, жестко, холодно и очень трезво.

– Если в мое отсутствие ко мне придет одна… девушка, прошу ее впустить. И предложить ей чаю, или колы из холодильника.

– И кто эта авантюристка? – спросила Вика равнодушно.

– Секретарша Прорвичей.

– О Господи! – удивилась Вика.

– Вот так, – отзвался Стерх.

– Видно, что ты там времени даром не терял. А я-то думала, по-крайней мере, что с этой стороны нам опасноть не грозит.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Стерх, но понял, что ответа не дождется. – В общем, все как-то само собой вышло.

– Это-то и опасней всего, – снова очень загадочно ответила Вика. И как-то так улыбнулась, что Стерх поскорее закрыл за собой дверь.

Стерх усаживался в свою машину не без некоторой дрожи. Но справился с собой, решив, что когда-то нечто подобное его гонке за Митяшей в Крым все-равно должно было произойти, и теперь, пожалуй, хорошо, что так все вышло, он будет знать каково это, и на что он способен. Из-за этих мыслей им овладело озорство, и он решил ехать не по Ярославке, а тем путем, которым возвращался домой после известной вечерики. Он и поехал сначала на Дмитровку, потом, мимо Лианозово, куда-то в бок…

Он не заблудился, но раз пять вынужден был останавливаться и спрашивать дорогу, потому что те, якобы, дороги, которые были нарисованы в его карте, оказались или перекрыты или вовсе ничем не проявили себя, даже пешеходной тропой, зато в округе оказалось немало других. По одной из них даже ходил автобус, следуя за ним Стерх и докатил до требуемого места. Дав себе последнее и окончательное слово, что теперь неперменно купит самый новый и полный план дорог Подмосковья, он подкатил на маленькую площадочку прямо перед воротами владений Витуновых.

Выходить он не спешил, опустил стекло, закурил трубку. Он хотел понять, как держаться с Витуновыми, но неожиданно его привлек шум. Из-за низких кустов сирени, закрывающих часть газона перед домом так, чтобы не видно было, что там твориться, ближе к воде, появился какой-то мужичок, спокойно толкающий перед собой машинку для стрижки травы. Это мог быть только тот служака Витуновых, о котором говорили Прорвичи. Разумеется, если они говорили правду.

Стерх присмотрелся и… должен был даже покрепче затянуться, увидев лицо этого мужчины. Просто, чтобы убедиться, что не спит. Но сном это не оказалось, он знал этого типа.

Было удивительно, как некоторые люди мало меняются с годами. Минуло больше десяти лет, а этот человечек не только остался прежним, но даже как-то лучше выглядел, словно годы оказались тем проявителем, в котором лицо этого типа яснее проступило. Они познакомились, когда Стерх служил в Подольской прокураторе, и самым страшным преступлением было не убийство, а так называемые нетрудовые доходы. И статьи по ним были ломовыми, и суды свирепствовали, как средневековая инквизиция, либо почти как сталинские тройки… Но это лишь увеличивало доход верхушки всего фарцового сообщества Москвы и городов-«спутников», как тогда говорили. Этот тип был вождем Подольских фарцовщиков, только не долго, года полтора, много – два. И чем только он не торговал, начинал, кажется, с импортных зажигалок и чешского стекла, потом перешел на «шмотье» – джинсы, женские сапоги и куртки, присборенные у пояса, которые тогда только-только появились, считались очень модными и назывались «радикулитками». Через некоторое время его отловили на оптовой продаже радиоаппаратуры не очень внятного происхождения, а потом пошли и запчасти для машин. Этого вынести уже было нельзя, по тогдашним меркам это были «слишком» серьезные деньги. Его забрали и на немалый срок «отвели» на зону. Стерх потерял его из виду, впрочем, как выяснилось, из его памяти он никогда не улетучивался, только отошел на задний план.

Сейчас они встретились снова, и совсем не в тех ролях, которые расписал бы обоим Стерх еще пару лет назад. Себя в то время он явно переоценивал, а этого типа… тоже. По его предположению, если бы Стерх стал его сочинять, он был бы сейчас каким-нибудь легальным «фирмачом», с серьезной крышей, огромным количеством шлюшек и «шестерок», качающий немалые «бабки» и глотающий не то что водку литрами, а кокаин или даже «колеса» типа «экстази». Но вот оказалось, что он всего лишь шофер, садовник и тайный стукач Прорвичей. Причем лицо этого типа оставалось спокойным, словно он никогда и не мечтал заниматься чем-то более доходным, кроме как стричь траву и мыть лимузины Витуновых.

И все-таки Стерх пошире улыбнулся, когда миновал площадку и вошел в узенькую калиточку, проделанную сбоку от въезных ворот на участок Витуновых, потому что решил это старое «знакомство» использовать. Пока он шел, человек с сенокосилкой бросил на него несколько мимолетных взглядов, но даже бровью не повел. Он так же размеренно вышагивал за своей машинкой, так же направлял ножи, жужжащие у его ног, на самые большие кустики травы, и не проявлял к подходившему никакого интереса.

Постояв у края травяной площадки, поджидая, пока сюда с неизбежностью геометрической теоремы подойдет этот тип, Стерх вдруг впомнил, что подольские называли его «Жемал», по странному обычаю блатняков навешивать едва ли не самую подходящую погонную. Иногда, впрочем, его называли «Ножевиком», но это могла быть и ошибка, или неправильная интерпретация донесений, выжатых из стукачей.

Пока Стерх вспоминал эти подробности, Жемал подкатил уже совсем близко. Он докосил необходимую площадку, одним поворотом рычажка выключил тарахтелку, и проговорил, снимая дешевую полотняную бейсболку:

– Здравствуйте, товарищ… Или мне следует говорить, господин Стерх? Все-таки, ваша карьера, вероятно, существенно продвинулась наверх, не так ли?

– Здраствуй, Жемал. Называй как хочешь, – отозвался Стерх.

– Жемал, о Господи… Тысячу лет не слышал этого прозвища. Вот это были времена! – Он быстро улыбнулся, и так же быстро посерьезнел. – Начальник, я завязал, и потому называюсь Виталием, как мамка хотела.

– Виталий? – переспросил Стерх. Кажется, начиналась обычная игра следователя и блатняка, которого еще не за что прижать. Когда-то Стерх умел играть в нее неплохо, но давно уже не восстанавливал прежние навыки, и боялся, что не «повытянет». – Может, ты еще и крестился под этим именем?

– Именно так, господин начальник. – Жемал важно покивал. – Блатняку, особенно бывшему, без Бога нельзя.

– Меня прямо слеза прошибает, – сказал Стерх. – От сочувствия крошке «Ножевику».

Это было ошибкой. Жемал сделал удивленные глаза, потом быстро наклонился над машинкой, подергал какой-то рычажок, и она затарахтела снова. После этого Жемал-Виталий развернул ее на колесах, выцелил новую полосу травы, и пошел срезать ее с непроницаемым видом. Стерх пристроился сбоку, на уже скошенной травке.

– Сейчас, значит, работаешь на Витуновых?