– Эй, ребята… – Дон почему-то очень расстроился, увидев, что хлеба больше нет.

Он в ярости повернулся ко мне:

– Что здесь происходит? Послушайте, Рейчел, он съел весь хлеб, не осталось даже на тосты! – голос его становился все выше и выше и достиг апогея на слове «тосты». Оно было произнесено так, что стекла задрожали.

Я почувствовала себя больной, пришибленной, выбитой из колеи. И это отдых? Я даже на работу так рано никогда не вставала. Если бы я знала, что хлеба больше нет, я бы, наверно, остановила Эймона. Теперь все будут меня ненавидеть…

– Извините, – пробормотала я, с трудом сдерживаясь, чтобы не заплакать.

– Да ничего, – добродушно утешил меня Дон. – Его сам дьявол не остановит.

– Извините, – повторила я, еще раз взглянула на Дона полными слез глазами и захлопала мокрыми ресницами. Инцидент был исчерпан.

– Не беспокойтесь, – продолжал Дон. – Он каждое утро это делает. Все уже привыкли, что тостов нет.

Потом он стал разбивать яйца в миску. Было еще слишком рано, чтобы спокойно смотреть на тридцать три разбитых яйца. Мой желудок взбунтовался.

– Вам плохо? – встревоженно спросил Сталин.

– Конечно, ей плохо! – заявил Дон. – Ты что, не видишь, идиот? Девушке плохо. Ради бога, дайте ребенку сесть!

Дон засуетился, забегал, поскользнулся на упавшем ломтике бекона, чуть не сбил нас с ног, но в конце концов усадил меня на стул.

– Позвать медсестру? Эй, позовите медсестру! – велел он Сталину и Эймону. – Сожмите голову ладонями… то есть, я хотел сказать, коленями.

– Нет, нет, – слабо запротестовала я, – это просто яйца… К тому же я недоспала…

– У вас часом не похмелье, а? – спросил Сталин.

Ну и вопрос! Дон был шокирован.

– Разумеется, у ребенка никакое не похмелье…

Он приблизил свое пухлое обеспокоенное лицо к моему:

– Ведь правда?

Я помотала головой.

– Вот видишь! – победоносно взглянул он на Сталина.

Позже я узнала, что Дону сорок восемь, что он «убежденный холостяк» и живет с мамой. Признаться, узнав об этом, я ничуть не удивилась.

– А вы случайно не залетели? – спросил тогда Сталин. – Моя Рита смотреть не могла на яйца, когда носила первых четверых.

– Нет, я не беременна.

– Откуда вы знаете?

– Просто знаю и все.

Не думает же он, что я буду обсуждать с ним свой менструальный цикл!

Итак, завтрак приготовили Дон, Эймон, Сталин и еще один паренек, которого я видела сто лет назад, то есть вчера. Я же сидела на стуле, отхлебывала воду из стакана и старалась глубоко дышать, чтобы не стошнило. Оказалось, что парнишку зовут Барри. Это он вчера в столовой ругался с Сейди.

Перед самым завтраком я сообразила, что скоро увижу Криса, а между тем совершенно не накрашена. Усталость, тошнота и пережитые унижения не помешали мне обеспокоиться. Но только я собралась отползти к себе в комнату, чтобы положить на лицо хоть немного румян и подкрасить глаза, как мне преградила дорогу приветливая медсестра Моника. Вот-вот начнется завтрак, и я никуда не уйду, пока он не кончится.

– Но… – слабо запротестовала я.

– Скажите мне, что вам нужно взять из вашей комнаты, и я принесу, – предложила она с теплой, но весьма твердой улыбкой.

Разумеется, я не смогла сказать ей, что мне нужно. Мало ли что она подумает. Так что я проскользнула в столовую, низко склонив голову, чтобы Крис не разглядел моего лица без грима и не понял, какая я на самом деле страшненькая. Весь завтрак я просидела, не поднимая головы.

Они все были такие жизнерадостные! И это несмотря на отсутствие тостов.

– Тостов нету? Опять? – засмеялся Питер.

Вероятно, он засмеялся бы, даже если бы услышал, что его дом сгорел до основания и вся семья погибла в огне.

– Опять нету тостов, – заметил еще чей-то голос.

– Опять мы без тостов.

– Тосты снова накрылись, – новость поползла дальше вдоль стола.

– Эта жирная свинья Эймон! – с горечью пробормотал кто-то. Я с удивлением поняла, что это Чаки.

Поскольку подавали тошнотворные яйца с беконом и сосиски, я почти ничего не ела, что, безусловно, было к лучшему. Я чувствовала себя такой уставшей и измочаленной, что только поздним вечером сообразила, что на завтрак не дали никаких фруктов. Ни кусочка. Ни единого ушибленного яблока, почерневшего банана, уж не говоря о богатом выборе тропических фруктов, на который я так рассчитывала.

Я целый день не могла войти в колею. Меня мутило, кружилась голова, и вообще, я так и не проснулась окончательно.

Мысли о Люке не оставляли ни на минуту. Я слишком устала для того, чтобы четко сформулировать что-то, но боль, подобно зуммеру, постоянно сверлила мозг. Все казалось странным и враждебным, словно я на другой планете.

После отвратительного завтрака мне пришлось отмывать от жира несколько больших сковородок. Потом я все-таки добралась до своей комнаты и посвятила минут двадцать макияжу. Руки не слушались.

При недосыпе у меня на лице проступают пятна красноватой сыпи. Их очень трудно замазать. Даже если бы я наложила на эти места тонны тонального крема, кожа все равно шелушилась бы, обнажая красноту. Несмотря на все старания, цвет лица у меня был, как у покойницы.

Я спустилась вниз, изобразив на лице вымученную улыбку, и тут же нос к носу столкнулась с Мисти О'Мэлли. У нее физиономия была весьма кислая и совершенно не накрашенная. Мое лицо напоминало глазированное яблоко. Мы друг друга стоили.

Ко мне подлетел Дон и схватил меня за рукав.

– Вы помыли руки? – взволнованно спросил он.

– Зачем?

– Потому что сейчас начнутся занятия по кулинарии! – заверещал он, выпучив глаза. – По субботам, с утра – час хобби!

Иллюзия того, что все острые углы сглажены и к моим нуждам отнесутся с пониманием, улетучилась. Я снова почувствовала себя глубоко несчастной. От урока кулинарии до, например, плетения корзин и склеивания картонных коробочек – один шаг.

– Это очень занятно, – сказал кто-то рядом, когда нас загнали в кухню и выдали нам фартуки.

– Бетти вам понравится, – пообещал мне кто-то.

Бетти, преподавательница кулинарии, оказалась ослепительной блондинкой, которая, видимо, пользовалась всеобщей любовью. Сталин, например, схватил ее в объятия и закружил в вальсе.

– Дорогуша моя! – воскликнул он. Кларенс толкнул меня локтем в бок.

– Ну разве она не прелесть? – прошептал этот полудурок. – Что за чудесные волосы!

– Ну, начнем, пожалуй! – Бетти хлопнула в ладоши.

И мы уже собрались начать, когда вдруг вошел доктор Биллингс, поманил пальцем Эймона, плотоядно поглядывавшего на кулек изюма, и увел его.

– Куда это он его? – спросила я Майка.

– Ему не разрешают печь, – пояснил Майк. – На прошлой неделе он озверел и слопал целый тазик теста… Даже испечь не успели.

Видимо, ему больно было вспоминать об этом.

– На это смотреть было невозможно! – сказал он.

– Просто жуть! – согласился Сталин, передернувшись. – Напоминало кормление зверей в зоопарке. Я потом ночь не спал.

– И где же он сейчас? – спросила я. Мне что-то не понравилась та властность, с которой увели Эймона.

– Не знаю, – пожал плечами Майк. – Вероятно, занимается чем-нибудь другим.

– Может, пиво варит, – предположил паренек Барри.

Это вызвало взрыв хохота. Они лупили себя по ляжкам и ржали:

– Пиво варит! Самое оно!

– Или… или… – Кларенс так хохотал, что не мог договорить, – или дегустирует вина, – ему наконец удалось закончить фразу.

Коричневые джемперы бились в конвульсиях. Они просто визжали от радости. Им приходилось держаться друг за друга, чтобы не упасть.

– А я бы съел миску теста, если бы мне за это разрешили дегустировать вина, – хрюкнул Майк.

Новый приступ истерического хохота.

Я не смеялась. Я мечтала лечь и заснуть надолго. И еще мне совсем не улыбалось что-нибудь выпекать. Они радостно смеялись и подкалывали друг друга, а мне хотелось умереть. Я, конечно, слышала, о чем они говорят, но их голоса как будто доносились издалека.