Бриджит уже стояла на коленях, закатив глаза к потолку и изобразив на лице: «Я сейчас кончу!» Это было бы достойное завершение ее клоунады. К счастью. Люк не стал предлагать мне поддерживать просто дружеские отношения. Молодые люди, которых я заносила в графу «ошибки», всегда это предлагали. Они притворялись, что не обижаются на мой отказ, и давали понять, что будут счастливы остаться просто друзьями. Я обычно чувствовала себя виноватой и соглашалась с ними встретиться. А дальше, совершенно пьяная, оказывалась с ними в постели.

– Мне очень жаль, – сказала я.

Мне и правда было жаль – он действительно казался симпатичным.

– Ничего, – легко ответил он. – Надеюсь, еще как-нибудь увидимся и поболтаем.

– Ладно, – сказала я. – Ну, пока, – и бросила трубку.

– Сучка! – набросилась я на Бриджит, которая как раз уползала на коленях на кухню. – Погоди! Вот позвонит тебе Джои!

– Джои не позвонит, – мрачно ответила она, встав с колен. – Он не взял моего номера телефона.

Я села и стала рыться в сумочке в поисках валиума. Высыпала на ладонь три таблетки, подумала и добавила еще две. Что за мучение! Я ненавидела Люка за то, что он позвонил, за то, что заставил меня пройти через это. Ну почему вся моя жизнь – сплошная череда вот таких неприятностей? Что за проклятье лежит на мне?

На самом интересном месте чудесного сна меня разбудила какая-то странная женщина. Она светила фонариком прямо мне в физиономию.

– Рейчел, – сказала она. – Пора вставать. Было темно, хоть глаз выколи, и я понятия не имела, кто она такая. Я подумала, может, у меня галлюцинации, повернулась к ней спиной и снова закрыла глаза.

– Ну давайте же, Рейчел, – настаивала она громким шепотом. – А то разбудим Чаки.

С именем Чаки на меня снова обрушилась суровая реальность. Я вовсе не в своей постели в Нью-Йорке. Я в Клойстерсе, и какая-то сумасшедшая пытается поднять меня с постели среди ночи. Должно быть, это одна из тяжелых больных, которая случайно вырвалась из своей комнаты на чердаке, где ее обычно запирают.

– Привет, – сказала я – Идите-ка обратно в постель.

Я сказала это дружелюбно, но твердо, надеясь, что смогу снова заснуть.

– Я – ночная медсестра, – объяснила она.

– А я – клоун Коко, – огрызалась я. Пусть знает, что со мной тоже шутки плохи.

– Вставайте, вы – на завтраках.

– А почему не Чаки «на завтраках»? – Я слышала, что именно так надо разговаривать с психами.

– Потому что она не в группе Дона.

От этих слов «группа Дона» неожиданно повеяло чем-то зловещим.

– А я – в группе… в группе Дона? – завороженно спросила я.

И с ужасом поняла, что да, скорее всего, это именно так. Разве вчера вечером я сама на это не согласилась?

– Да.

Меня охватило предчувствие большой беды. Видно, все-таки придется вставать.

– Я отказываюсь быть в группе Дона, – сказала я. Она засмеялась, и при других обстоятельствах ее смех можно было даже назвать добрым.

– Вы не можете отказаться, – сказала она. – Кто же тогда будет готовить завтрак? Нельзя подводить остальных.

Я слишком устала, чтобы спорить с ней. Честно говоря, я уже слишком устала даже для того, чтобы просто понять, что происходит, и разозлиться на это. Сейчас имело значение только одно: если я не встану с постели, ко мне будут плохо относиться. Но я непременно разыщу этого Дона, кто бы он ни был, и доведу до его сведения свой отказ.

Я так замерзла и так хотела спать, что, вероятно, умерла бы от шока, если бы меня заставили, скажем, принять душ. А еще я боялась зажечь свет, чтобы Чаки не проснулась и не начала снова со мной разговаривать. Так что я в темноте натянула на себя одежду, которую вчера вечером просто бросила на пол, и поплелась в ванную, чтобы почистить зубы. Но там было занято. Пока я дожидалась, когда ванная освободится, та сумасшедшая лунатичка с фонариком появилась снова.

– Встали? Вот умница, – сказала она. – Извините, что пришлось знакомиться с вами при таких обстоятельствах. Я – Моника, одна из ночных медсестер.

Мне пришлось переложить зубную щетку в другую руку, чтобы поздороваться с ней. Она показалась мне симпатичной и по-матерински доброй, то есть совсем не похожей на мою маму.

Дверь в ванную наконец открылась, и в облаке запаха «Блю Стратос» выплыл Оливер Сталин. На нем были только брюки, а на полном плече висело полотенце. Можно было смело сказать, что он на девятом месяце беременности. Его огромный, голый, поросший седыми волосами живот, казалось, живет своей собственной жизнью. Оливер подмигнул мне и сказал: «Почистить перышки? Ванная к вашим услугам».

Неохотно побрызгав на себя водой, я потащилась вниз по лестнице. Я была настроена очень решительно: отыскать этого самого Дона и выполнить тягостную обязанность – отказаться от почетного права готовить завтрак.

Как только я вошла в убийственно холодную кухню, ко мне сразу бросился плотный человечек средних лет в шлеме танкиста. У меня снова возникло чувство, что я наглоталась галлюциногенов.

– Молодец девочка, встала… – запыхавшись, сказал танкист. – На мне – пудинг, а вы займитесь сосисками, ладно?

– Вы – Дон? – удивленно спросила я.

– Ну а кто же еще? – с некоторым раздражением ответил он.

Я была смущена. Дон, оказывается, тоже пациент, я его видела вчера несколько раз. Он был один из этих – в коричневых джемперах. Как же это вышло, что он выбился в лидеры? Я была так удивлена, что спросила его об этом.

И он поведал мне то, о чем я уже и сама догадывалась. Все в лучших традициях клиники Бетти Форд: пациенты Клойстерса делали большую часть хозяйственных работ сами.

– Это – чтобы привить нам чувство ответственности и взаимопомощи, – сказал он, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. – И я – главный в этой группе потому, что я здесь уже шесть недель.

– А всего сколько групп? – спросила я.

– Четыре, – сказал Дон. – Завтраки – это мы. Еще есть ланчи, обеды и ужины.

Я начала было объяснять ему, что не могу быть в этой группе. И вообще ни в какой. У меня аллергия на работу по дому, и, кроме того, я вообще не больна. И все, что надо знать про ответственность и взаимопомощь, я знаю. Но Дон недослушал.

– Нам бы лучше поторопиться, – сказал он. – Они спустятся с минуты на минуту, голодные, как волки. Пойду принесу яйца.

– Но…

– И следите за Эймоном, – спохватился он, – не то сожрет весь бекон! – И он умчался прочь. – Очень неразумно назначать ОБЖ в группу по завтракам, – бросил он через плечо.

– Что это такое – ОБЖ? – крикнула я ему вслед.

– Обжора, – ответил сдавленный голос.

Я обернулась и увидела Эймона. Не знаю, почему я раньше его не заметила. Он ведь занимал половину кухни. А голос у него был сдавленный оттого, что он набил рот хлебом, откусив добрую половину буханки.

– Донесете на меня? – Он смотрел на меня собачьими глазами и поглощал кусок за куском.

– Донесу? – воскликнула я. – Зачем мне на вас доносить?

– Почему бы и нет? – Он казался уязвленным. – Вам следует заботиться обо мне, помогать мне преодолеть вредные привычки. И я должен вам помогать.

– Но вы – взрослый человек, – смущенно заметила я. – И если вам хочется съесть кусок хлеба, которого хватило бы на целую семью… – я сделала паузу и потрогала хлеб, – если вам нужен черствый кусок хлеба, которого хватило бы на целую семью, то… это дело ваше.

– Хорошо же! – воскликнул он воинственно. – Тогда я съем.

Опять я невпопад! Я всего лишь хотела быть любезной.

– Ум-м! – Он метнул в меня победоносный взгляд, запихивая в рот очередной кусок хлеба. – Сейчас еще один съем!

И он вызывающе принялся за вторую буханку. То есть на моей памяти она была вторая. Сколько он успел их съесть до моего прихода, один бог знает. В коридоре послышались шаги. Дон вернулся. За ним следовал Сталин, и у обоих в руках была куча картонных контейнеров с яйцами.