— Э-э… ну, тогда, наверное, мне пора… — промямлил я.

— Стой, где стоишь! — взвизгнула она.

— Но вы сказали…

— Погоди, дай только до тебя добраться!

Пойти навстречу такому требованию было совершенно невозможно, что она и сама наверняка понимала. В руке она сжимала широкий увесистый нож для разрезания бумаги, и давать ей добраться до себя я уж никак не собирался.

— Послушайте… — начал я.

Продолжить, к сожалению, не удалось, потому что в этот момент она вдруг бросилась ко мне вокруг дивана, и мне стало ясно, что время слов прошло. Быстрее молнии я отскочил метра на два назад и вбок, едва увернувшись от ножа, который просвистел в непосредственной близости от моих коротких штанишек, — прыжок преследовательницы оказался всего на полметра короче. Этот своевременный маневр дал мне секундную передышку, но я не мог не отметить, что резко ухудшил свои стратегические позиции. Эйприл удалось отрезать меня от линии фортификационных сооружений, и я остался лицом к лицу с врагом в чистом поле, открытый со всех сторон.

Мне показалось, что назрел момент, чтобы сделать очередной шаг к примирению.

— Все это так неприятно… — начал я.

— То ли еще будет! — бросила она злобно.

Я стал убеждать ее не делать того, о чем потом придется пожалеть. Эйприл поблагодарила меня, но заверила, что жалеть буду только я. Затем снова двинулась в наступление, на этот раз медленно, крадучись, как пантера в джунглях. Я осторожно отступал, одновременно размышляя, как основательно всего за несколько минут может измениться человеческое мировосприятие. От возвышенной любви, еще так недавно переполнявшей мою душу, не осталось и следа. Нож для бумаги недвусмысленно поставил крест на нежных чувствах. Вспоминая былые грезы об алтаре, священнике и звуках органа, я дивился собственному идиотизму.

Впрочем, слишком долго размышлять мне не дали. Эйприл внезапно рванулась вперед, и дело пошло веселее. Я понял, что вечер обещает быть довольно утомительным.

Описывать подобные сумбурные сцены в деталях всегда очень непросто. В то время, как события развиваются, нет особого настроения специально отмечать и фиксировать в памяти их последовательность. В результате воспоминания, как правило, оказываются несколько расплывчатыми. Могу лишь сказать, что скорость я развил просто невероятную, но тем не менее дважды получил ножом для разрезания бумаги по самому подходящему для этого месту: один раз, когда зацепился за торшер у камина, и другой, когда споткнулся о табурет. Оба эпизода оставили необычайно яркие и сочные впечатления, но в то же время пробудили во мне все лучшее в области спринта и бега с препятствиями. Пианино, на котором Эйприл при более счастливых обстоятельствах, бывало, наигрывала мне народные песенки, я преодолел одним скачком, в конечном счете снова оказавшись за диваном.

Удивительные способности, неожиданно раскрывшиеся в опасную минуту, до такой степени обнадеживали, что дверь и желанная свобода, открывавшаяся за ней, начали казаться вполне достижимыми, но, увы, недостаточное знание местных условий сыграло со мной злую шутку. Эйприл стремительно заходила справа, и я, как последний идиот, вместо того чтобы обежать диван, решил сберечь темп и пролезть под ним.

Я часто бывал в этой гостиной прежде и неплохо ее знал, однако, как оказалось, лишь поверхностно. Внутренняя суть вещей осталась скрытой, что меня в конечном счете и погубило. Думая, как я уже сказал, проделать часть пути ползком и выскочить уже у самой двери — маневр, в случае удачи достойный Наполеона, — я бросился на пол и обнаружил, что дно проклятого дивана едва лишь позволяет просунуть туда голову. Попытавшись тем не менее как-то протиснуться, я немедленно застрял.

Прежде чем мне удалось выбраться и внести коррективы в свою тактику, Эйприл уже вовсю орудовала ножом для бумаги. Его эффективность потрясала до глубины души. Помню, даже несмотря на исключительность момента, я не смог не спросить себя, откуда, черт возьми, у женщины столь хрупкого телосложения и явно не слишком тренированной мог взяться так профессионально поставленный удар. Директор моей первой школы всегда оставался в моих глазах высшим авторитетом по части владения розгой, но он и в подметки не годился этой тоненькой синеглазой девушке. Возможно, тут весь секрет — в правильном подборе ритма.

— Вот тебе! — наконец произнесла она, переводя дух.

Я поспешно укрылся за диваном. Мы с Эйприл молча смотрели друг на друга. Ее щеки раскраснелись, в глазах сверкали искры. Никогда прежде она не казалась мне столь прекрасной. Тем не менее потухшие угли мертвой любви не выказывали никакого желания вновь воспламениться в моем сердце. Я смотрел мрачно, исподлобья, машинально потирая пострадавшую часть тела, и испытывал, прямо скажу, немалое удовольствие от мысли, что ожидает мою мучительницу, когда Реджинальд Джон Питер Свизин, третий граф Хавершот, в конце концов отыщет путь к ее двери.

— Вот тебе! — повторила она. — Будешь теперь знать. А теперь вали отсюда!

Не знай я даже смысла последней фразы, то все равно догадался бы по характерному жесту, сопровождавшему ее, что мое присутствие здесь более нежелательно, что меня, впрочем, в высшей степени устраивало. Моя душа стремилась на волю, и я кинулся к двери.

И остановился. Лучшие чувства все-таки взяли верх.

— Послушайте, — начал я. — Вы должны знать… Эйприл свирепо взмахнула ножом.

— Выметайся, живо!

— Да, конечно, но…

— Проваливай, кому говорю! — рявкнула она.

Я вздохнул и пожал плечами. Возможно, даже сказал «ничего не поделаешь», не помню точно. Снова повернулся к двери и… остановился, уловив краем глаза нечто необычное за окном.

Там, расплющив носы об оконное стекло, маячили Томми Мерфи и Орландо Флауэр.

Окаменев от неожиданности, я тут же все понял. Они стояли рядом, почти вплотную, и этот факт неоспоримо свидетельствовал о том, что былые разногласия разрешены и забыты. После моего бегства мои враги наверняка обсудили ситуацию и пришли к выводу, что ради достижения лучших результатов следует отказаться от жесткой конкуренции и действовать сообща, как деловые партнеры. Основать «консорциум», если выражаться в технических терминах.

Оба лица вдруг исчезли, и это меня нисколько не удивило. Увидев, что я ухожу, злодеи поспешили занять стратегические позиции возле парадной двери.

Эйприл Джун нетерпеливо шагнула вперед.

— Я, кажется, велела тебе убираться! — с угрозой произнесла она.

— Но… — промямлил я, переминаясь с ноги на ногу, — на улице Томми Мерфи и Орландо Флауэр…

— Ну и что?

— У меня с ними отношения… э-э… не слишком дружеские… Они обещали меня избить до смерти!

— И надеюсь, выполнят свое обещание, — жестко усмехнулась Эйприл.

Следуя за мной по пятам до самой двери, она распахнула ее и недрогнувшей рукой сильно толкнула меня в спину. Я вылетел в ночную тьму, как пробка из бутылки, и, едва дверь захлопнулась, услышал жуткий боевой клич и тяжелый топот. Испытывая тошнотворное чувство обреченности, я понял, что все кончено. Теперь меня спасли бы только быстрые ноги, а таковыми, увы, я больше похвастаться не мог. Ничто так не подрывает спринтерские способности, как испытание, через которое мне довелось пройти. Мои мышцы одеревенели и с трудом повиновались.

В следующее мгновение я почувствовал на себе две пары цепких рук и оказался ничком на земле, успев промолвить лишь: «Достали, мерзавцы».

Однако не успел я извернуться в надежде впиться зубами в ближайшую лодыжку, чтобы, по крайней мере, подороже продать свою жизнь, как произошло чудо! «Вы что же это творите, безобразники?» — выкрикнул знакомый голос, послышался музыкальный звон двух хороших затрещин, два страдальческих вопля, и нападавшие растворились в темноте.

Твердая рука помогла мне подняться на ноги, и я увидел перед собой милое лицо Энн Баннистер.

Она фыркнула с благородным негодованием. Я понял, что тонкая натура девушки глубоко потрясена безобразной сценой. Даже в подступавшем сумраке было видно, как горят ее глаза.