Голос у меня, впрочем, оказался чрезвычайно приятным. Конечно, я не был в тот момент настроен слишком критически, но удовольствие получил несомненное. Для исполнения была выбрана старая и любимая «Итонская песня гребцов», и пошла она на удивление гладко, хотя слова и несколько наезжали одно на другое. Вскоре я пришел к выводу, что существующее либретто лучше заменить на «тра-ля-ля» и «трам-пам-пам», и вовсю распевал оные, дирижируя стаканом и сигаретой, когда вдруг услышал за спиной голос, который произнес «Добрый вечер».

Осекшись на середине очередного «трам-пам-пам», я обернулся и обнаружил перед собой незнакомую даму средних лет.

— О, привет! — воскликнул я.

— Добрый вечер, — повторила она.

Дама сразу показалась мне своей в доску, и я немедленно проникся к ней горячей симпатией. Более всего меня умилило то, что лицо у нее было точь-в-точь как у моей любимой старой лошади, оставшейся в далекой Англии. Как приятно чувствовать себя среди друзей!

Врожденный инстинкт Хавершотов требовал, само собой, взлететь с места как ракета при появлении в дверях представительницы слабого пола. Поэтому я испытал немалое замешательство, обнаружив, что сделать этого не могу. Все попытки старта оказались неудачными: я тут же валился обратно в кресло. Старый добрый рыцарский дух клокотал во всех шести цилиндрах, но сцепление подводило, и ноги отказывались приходить в движение.

— Послушайте, я должен извиниться, — смущенно пробормотал я, — но мне почему-то не удается встать.

— Что вы, не беспокойтесь…

— Наверное, приступ ишиаса.

— Вероятно.

— Или радикулита.

— Скорее всего, — ответила она любезным ржанием. — Меня зовут Помона Уичерли.

— Очень приятно, а меня…

— О, мне и так прекрасно известно ваше имя, мистер Кули. Я давняя поклонница вашего таланта. Пришли навестить мисс Джун?

— Да, я хотел с ней поговорить о…

— И принесли ей эти очаровательные цветы, — перебила она, указывая на букет, валявшийся рядом с креслом. После недавних приключений выглядел он довольно жалко. — Как мило с вашей стороны!

Мысль о том, чтобы преподнести цветы Эйприл в качестве выражения личных чувств, до сих пор не посещала меня, но теперь показалась в высшей степени удачной.

— Вы думаете, они ей понравятся? — спросил я.

— Нисколько не сомневаюсь… У вас такой разгоряченный вид, мистер Кули. Вы очень спешили сюда?

— Еще бы! А еще на меня напали хулиганы. Этот Мерфи…

— Так за вами гнался Томми Мерфи?

— Вы его знаете?

— Ну конечно! Весь Голливуд знает. Я слышала, на него даже делают ставки, поймает он вас или нет.

— Сомнительное развлечение, — фыркнул я.

— Надеюсь, сегодня ему не повезло?

— Временно, но потом мне удалось ускользнуть. И еще от одного — от Орландо Флауэра. Вернее, от обоих сразу. Пришлось всерьез побегать, знаете ли, вот я и разгорячился.

— И решили смешать себе коктейль…

Я несколько смутился, в первый раз подумав о том, какого дурака свалял.

— Э-э… могу я предложить вам что-нибудь?

— Нет, спасибо.

— Да ну, не стесняйтесь!

— Нет-нет, спасибо, я воздержусь.

— Вы уверены?

— Совершенно уверена. Ведь еще так рано…

— Правда? На мой взгляд, самое время пропустить стаканчик.

— Вы говорите, как человек опытный, — улыбнулась она. — И часто вам приходится, по вашему выражению, «пропускать стаканчик» в это время?

— Да, конечно.

— Подумать только. Виски?

— О да, исключительно виски.

— Я вижу, вы также еще и курите?

— Так же, и даже больше.

— Сигареты?

— Только иногда. Предпочитаю трубку.

— Ну-ну… И это в вашем-то возрасте!

До меня не вполне дошел смысл ее реплики — возможно, потому, что гул в голове к тому моменту значительно усилился, и это несколько притупило остроту моего разума.

— В моем возрасте? — удивился я. — А что, возраст? Мне, слава богу, уже двадцать семь.

— Что?

— Ну да. В марте будущего года будет двадцать восемь.

— Надо же! Никогда бы вам столько не дала!

— Правда?

— Ни за что бы не дала.

— Вы не шутите?

— Нисколько.

Не знаю, почему мне это показалось смешным, но факт остается фактом. Я принялся хохотать, как сумасшедший, и в разгар хохота, как раз когда я набирал воздуха, чтобы разразиться очередным приступом, дверь отворилась, и в гостиную вошла Эйприл Джун.

Она выглядела просто волшебно в платье из какой-то тонкой блестящей ткани, наверное, из шелка или чего-то в этом роде. Так или иначе, оно было очень тонкое и чертовски здорово подчеркивало ее нежную хрупкость.

Я сказал, что она вошла, но это не совсем так. Сначала остановилась в дверях, задумчиво глядя перед собой, словно погруженная в прекрасные мечты, и мой новый залп хохота заставил ее подпрыгнуть, словно гвоздь, воткнувшийся в пятку.

— Ты! — воскликнула она непривычно резким тоном. — Что ты здесь делаешь?

Я перестал хохотать и подкрепился глотком виски.

— Мне нужно обсудить вопрос чрезвычайной важности, — торжественно начал я, с раздражением отметив, что слова во фразе почему-то слились в одно. — Мне… нуж-но… об-судить… во-прос… чрез-вы-чай-ной… важности.

— Он принес вам очень милые цветы, — встряла в разговор мисс Уичерли.

Хозяйка дома встретила эту новость без особого восторга. Я не чувствовал себя в силах поднять букет и подвинул его в сторону Эйприл ногой. Она взглянула на цветы, как мне показалось, несколько отстраненно. Только сглотнула раз-другой, будто старалась подавить какие-то сильные чувства.

— Ты не можешь оставаться здесь, — проговорила, наконец, она с некоторым усилием. — Мисс Уичерли пришла взять у меня интервью.

Я сразу заинтересовался.

— Так вот вы кто, стало быть!

— Да, — кивнула гостья. — Я репортер «Лос-Анджелес Кроникл». Вы позволите мне вас сфотографировать?

— Валяйте.

— Нет-нет, не ставьте бокал, пусть будет как есть! — засуетилась она. — И сигарета пусть будет во рту. Вот так, просто замечательно!

Эйприл тяжело перевела дух.

— Может быть, — осведомилась она, — вы предпочли бы остаться вдвоем:

— О нет, не уходите, — гостеприимно улыбнулся я.

— Нет, что вы! — подхватила мисс Уичерли. — Я возьму интервью у вас обоих. Не каждый день удается застать вас вместе.

— Вот именно! — воскликнул я. — Убить двух зайцев, отличная идея! Чертовски удачно придумано! Давайте, валяйте…

Я уселся поудобнее и прикрыл глаза, чтобы лучше слышать. В следующий момент, когда я их открыл, мне показалось, что голова моя в значительной степени прояснилась, и надоедливый гул практически исчез. Надо полагать, я задремал на минутку-другую. Эйприл Джун что-то рассказывала.

— Нет, — произнесла она тихим нежным голосом, — я не из тех девушек, кто думает только о себе и о своей карьере. Для меня кинематограф — это все. Я тружусь исключительно ради его успехов, не заботясь о собственной выгоде. Многие на моем месте возмутились бы, когда во время последних съемок режиссер в открытую продвигал нашего любимца Джо Кули и отдавал ему лучшие сцены… — Она замолчала, бросив в мою сторону нежный взгляд. — Ты уже проснулся? Да-да, я о тебе говорю, милый мой воришка! — От ее очаровательной лукавой улыбки я готов был пасть на колени. — Противный, противный воришка!

— Да, в последний раз все это заметили, — кивнула репортерша с лошадиной физиономией.

— Еще бы не заметили! — Эйприл рассмеялась звонким серебристым смехом. — Я с самого начала поняла, к чему клонит режиссер, но сказала себе: «Мистер Бульвинкль обладает огромным опытом, и он лучше знает, что делать. Если ему нужно, чтобы я ушла в тень для пользы дела, то я с удовольствием выполню его желание». Успех картины — это единственное, что имеет значение. Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать?

Мисс Уичерли ответила, что прекрасно понимает, и добавила, что такие чувства делают ей честь.

— О нет! — воскликнула Эйприл. — Просто я артистка, вот и все. Настоящий артист не может позволить себе быть личностью, он должен стать частью картины.