— Как ты право! — с восторгом откликнулся Пикеринг. — Странно, я сам не догадался.

Зашевелилась ручка. Хорошо, если бы Роско Шериф. Он его скучно встретил, а сейчас — ого-го, держись! Есть два прекрасных анекдота…

Но то была Клара. Взор у нее был странный, мягкий, покаянный, что ли. Вроде блудного сына или, точнее, дочери.

— Дадли!

Она робко улыбнулась. Щеки ее пылали, глаза сияли. Он посмотрел на нее, и с ним стало что-то делаться.

Как же слаб человек, как он жалок! Поистине червяк. Гордится разумом, а увидит сияющий взгляд — и превращается в промокашку. Только что миллионер презирал и брак, и женщин, он благодарил Провидение — и что же? Разум исчез.

— Дадли!

Подсознание попыталось снова.

— Осторожно, — шепнуло оно.

— Дадли, — сказала Клара, — нам надо поговорить. «Без записи нельзя! Беги! Скрывайся!»

Пикеринг не скрылся. Клара подошла к нему, жалобно улыбаясь. 197 фунтов затрепетали. Теперь он ощущал, что брак — синоним рая.

Клара села на ручку кресла.

— Олух! — сказало подсознание.

Клара погладила его руку. Подсознание сказало: «Балбес».

— Дадли, мой дорогой, — нежно проговорила Клара, — я ужасная дура. Я ужасно виновата. А ты — самый лучший, самый добрый, самый кроткий человек. Прости меня.

Губы его молча шевелились. Она прикоснулась губами к лысине.

— Где оно?

— Э?

— Куда ты его положил? Тут вмешалось подсознание.

«Кретин, болван, балбес, олух, слабоумный, — сказало оно. — Ты что, меня не слышал?»

«Она такая красивая, — напомнил Пикеринг. — Посмотри хотя бы на глаза».

«Она — железка».

«Ты неправо».

«Право».

«Она меня любит!»

«Ничего подобного».

Клара пожала плечами.

— Дадли, о чем ты задумался? Где кольцо? Он его вынул. Она его рассмотрела.

— Я чуть не разбила твое сердце…

«Беги! Подальше! В Японию!»

Пикеринг не сбежал в Японию. Он смотрел на Клару, любуясь серым сиянием глаз, очерком щеки, нежностью шеи. Как можно слушать это подсознание? Как можно допустить на миг, что она — не совершенство?

— Вот! — сказала Клара, надевая кольцо.

— Все хорошо, — прибавила она, прикасаясь к лысине.

— Все хорошо, — согласился он.

— Тогда поцелуй меня. Он это сделал.

— Дадли, миленький, — сказала Клара, — мы будем уж-жасно счастливы.

— А то! — вскричал он. Подсознание молчало, утратив дар речи.

Расставшись с Кларой, Билл тихо постоял. Двигаться он не мог. Все силы ушли на объяснение. Как ни странно, в тяжелые минуты добрые свойства не помогают. Скромность, к примеру, считают добрым свойством. Она умягчает душу и помогает понять ближнего. Однако Биллу помогла бы гордость. Клара сумела ранить его. Кто он, в конце концов, чтобы заслужить любовь Элизабет?

Он принадлежал к тем редким людям, которые верят в достоинства ближних больше, чем в их недостатки, а по отношению к себе — в точности наоборот. Это и зовется скромностью, а если хотите — робостью. Он был невысокого мнения о себе.

Наконец он побрел к дому, несчастный и усталый. Надо было лечь и заснуть, утро — мудренее…

Дверь была открыта, и за ней слышались голоса. Шли они сверху. Говорил Натти, и так резко, что каждое слово было слышно.

— Конечно, ты его не выносишь, но пять миллионов… Билл кинулся к себе и сел на кровать. Дверь захлопнулась. Значит, это правда!

Кто-то постучался. Потом — еще раз. Дверь чуть-чуть приоткрылась.

— Вы тут, Билл?

Голос ее. В щелку двери можно разглядеть и фигуру.

— Билл!

Ответить он не мог, только глотал.

— Да? — выговорил он.

— Вы сейчас пришли?

— Да.

— Значит… вы слышали?

— Да.

Повисло молчание, потом дверь тихо закрылась.

Проснулся он в десять часов. Первым его чувством был стыд. Как же он мог проспать целую ночь? Где тонкость, где ранимость? Где высшие чувства? Одно слово, бревно. Он не оправдывал себя усталостью, просто был собой недоволен. Все ушло — и надежда, и радость, и достоинство.

Элизабет он встретил в коридоре. К одиннадцати годам создания женского пола обретают умение себя вести, которого мужчинам не достигнуть и к восьмидесяти. Она была бледновата, немного устала — но и все. Веселой бы ее не назвали, а сдержанной — пожалуйста.

— Надеюсь, я вас не разбудила? Вам бы еще поспать.

Он сильнее запрезирал себя — бездушное чучело, ему бы только спать.

— Мы уже позавтракали. Натти пошел гулять, какая погода! Ваш завтрак — в духовке.

Ну, что это! Хорошо, сон, но еще и еда!

— Нет, спасибо. Я не голоден.

— Пожалуйста!

— Честное слово…

— Я очень прошу…

Он покорно пошел за ней. Как практичны женщины! Однако он позавтракал. Она молча смотрела через стол.

— Поели?

— Да, спасибо. Она помолчала.

— Вот что, все очень запуталось. Лучше я объясню, почему он это сказал. Не закурите?

— Нет, спасибо.

— Легче будет.

— Не думаю.

В окно влетела пчела. Элизабет последила за ней, потом повернулась к Биллу.

— Он хотел меня утешить. Билл промолчал.

— Понимаете, он не может себе представить, что я вас люблю. Он понимает только деньги. Я думаю, потому он вас и пригласил. Узнал в Нью-Йорке, кто вы, наверное, в ресторане. Так что в этом смысле вчерашняя барышня права.

— Вы слышали?

— Ничего не могла поделать. Да она и хотела, чтобы я слышала, зачем ей иначе повышать голос. Я зашла посмотреть, нет ли Натти, а она там была. Вы меня не видели, вы стояли спиной. А она видела.

— Вы не спрашиваете, кто это?

— Неважно. Важно, что она сказала — мы знаем, что вы лорд Долиш.

— А вы знали?

— Натти признался дня два-три назад, — она покраснела. — Наверное, вы не поверите, но мне это все равно. Я думала, этот лорд — мерзавец, а то он не выжал бы деньги из дядюшки. Когда я познакомилась с вами, я сразу поняла, что ошиблась. И потом, я вспомнила, что вы предложили мне половину денег. Так что вы — не тот, кого я терпеть не могла. И мне неважно, что вы богаты. Я вас полюбила. Все бы хорошо, но эта девушка сказала вам слишком много правды. И Натти меня утешал.

— Я…

— Постойте, я скажу про Натти. Я все удивлялась, откуда он взял деньги на поездку. Вчера он сказал мне. Надеюсь, вы его знаете, и не удивитесь, что он занял у аптекаря под это завещание, а потом у всех других торговцев. Они это выяснили, и вчера один из них сюда пришел. Ругался, грозил арестом…

И тут я прихожу и говорю о помолвке. Представляете? Он решил, что я узнала про его штуки и его спасаю. Я стала его уверять, он — меня утешать. Это вы и слышали. Можете верить, можете не верить.

— Я верю, — сказал он. — Я вам всегда верю. Она покачала головой.

— А свидетельства?

— Бог с ними.

— Нет. Вы убедите себя на минуту, а потом начнутся сомнения. Вы же не знаете, что я говорю правду, вы это чувствуете. Вы верите сердцу, а не уму. А голова сильнее, она в конце концов победит. Инстинкт, или как его там, будет постепенно слабеть. Представьте, как это больно. Вот, посудите сами: Натти приглашает вас, зная, что вы лорд Долиш. Я сказала вам сразу, что этого лорда ненавижу. Однако вскоре обручаюсь с вами. Потом вы слышите, как брат меня утешает. Можно ли верить мне после этого?

— Я знаю вас. Вы не можете плохо поступить.

— Вот поступила же.

— Это неважно.

— Теперь.

— Всегда.

Она покачала головой.

— Спасибо вам, но это невозможно. Я очень люблю вас и потому — уезжайте.

— Уезжать?

— Да. Иначе будет слишком трудно. Я не смогу жить с вами всю жизнь, гадая, верите вы мне или не верите. То будет побеждать чутье, то разум. Всякие мелочи изведут вас, вы не сможете от них избавиться. Ссоры — ведь все люди ссорятся — будут вас убеждать, что я вас обманула. Что вы обо мне знаете? Мы, в сущности, незнакомы. Мы судим наугад.

Она взглянула на часы.