— Что за Ханна?

— Ханна Уисдом. Которая за мной присматривает.

— Понятно. Та самая, которая следит за твоим нижним бельем. Мне было показалось, что ты ввел в нашу беседу сексуальный мотив.

— Ханна часто говорила, что в своем бархатном костюмчике я выглядел чистым ангелочком. У меня были длинные золотые локоны…

— Гадость какая, — сурово прервал его Бисквит. — Прекрати. Есть вещи, о которых не говорят при мужчинах. Давай ближе к теме. Ты остановился на богатой тетке. Итак, что же дальше?

— Она баловала меня, как принца. Отправила учиться в школу, потом в Кембридж, окружила самой утонченной роскошью.

Бисквит нахмурился.

— Очевидно, — сказал он, — где-то тут и зарыта собака. Только пока не пойму, где.

— Собака, — сказал Берри, — вот где. В то золотое беззаботное время, когда мы с тобой бездумно перебрасывались чернильными бомбочками, моя тетя, как теперь выясняется, так же бездумно просаживала свой капитал. Не знаю, пыталась ли она добывать золото из морской воды, но если нет, это единственная причуда, которая не пришла ей в голову. Всякому, кто возникал на ее горизонте с настолько бредовой идеей, чтобы от нее шарахались все здравомыслящие люди, она со всех ног бежала выписывать чек.

— Женщинам, — прокомментировал Бисквит, — нельзя доверять чековые книжки. Я всегда это говорил. Они все чокнутые.

— Два года назад она умерла, оставив мне свое состояние. Оно состояло из трех тонн ценных бумаг, выпущенных фиктивными компаниями. Вот и все, что мне досталось.

— Из князей в грязи, значит.

— Да.

— Ужасно, — констатировал Бисквит. — Иначе не скажешь.

— На мое счастье, адвокат моей тети, некто Эттуотер, имеет обыкновение появляться в трудную минуту, чтобы поддержать веру в человека. У него рыбьи глаза и деревянная физиономия, а когда он приходил к нам обедать, то всегда щелкал меня по носу как истый джентльмен старой закалки, если я осмеливался проронить хоть слово. Но видит Бог, под этой грубой внешностью… Словом, он одолжил мне двести фунтов — две сотни настоящих, весомых фунтов. Если у меня когда-нибудь появится сын, он будет наречен именем Эбнезера Эттуотера.

— Лучше ему не появляться, — заметил Бисквит.

— Эти деньги просто спасли мне жизнь. Три месяца я прочесывал Лондон в поисках хоть какой-то работы. А по ночам в поте лица изучал стенографию и машинопись. Наконец меня взял секретарем один человек из экспортно-импортной компании. Месяц назад он отошел отдел и рекомендовал меня своему коллеге и приятелю. Таким образом Фрисби вошел во владение моим бренным существованием. Вот почему, — заключил Берри, — я живу за городом и не общаюсь с Бискертонами и прочей золотой молодежью. Самое обидное, что, как раз когда разразилась эта катастрофа, я собирался отправиться в кругосветное путешествие на грузовом судне. Конечно, пришлось отказаться.

Бисквит изобразил крайнее изумление.

— Ты хочешь сказать, что избегал меня, потому что тебе не повезло? Ты стыдился своей бедности? В жизни не слыхал ничего глупее.

Берри зарделся.

— Легко тебе говорить. Нельзя водиться с людьми, которые намного богаче тебя.

— Кому нельзя?

— Никому.

— А я всю жизнь вожусь, — гордо ответил лорд Бискертон, — и если Бог не выдаст, и дальше собираюсь с ними водиться, покуда не стану совсем стар и сед. И представь себе, я нисколько не богаче тебя. Я знаю, что такое деньги, только понаслышке.

— Шутишь!

— Нисколько. Если хочешь узнать, что такое настоящая нищета, посмотри на мое семейство. Я разорен. Мой папаша разорен. Моя тетка Вера разорена. Просто эпидемия банкротства. Я задолжал всем лавочникам в Лондоне. Отец неделями не ест мяса. А тетя Вера, вдова полковника Арчибальда Мейса, кавалера Ордена Виктории, вынуждена писать утешительные статейки в вечерние газеты. Знаешь, их печатают на последней странице о том, что где-то всегда светит солнце и нам надо жить и радоваться, как птичкам на ветке. Бедная женщина попала в такие стесненные обстоятельства, что сделала попытку занять денег у меня. У меня, ты только подумай! Когда мне самому впору петь Лазаря.

Он засмеялся своим воспоминаниям. Затем, отведав фруктового салата, снова посерьезнел и вывел мораль.

— Корень зла, дружище, в том, что сегодня графы ничего не значат. Все равно что играть в наперстки. Если тебе кто предложит сыграть в наперстки, дай в глаз и беги. А уж быть сыном и наследником графа и того хуже.

— Мне всегда казалось, что ты купаешься в деньгах, Бисквит. У тебя же огромное поместье в Сассексе…

— В том-то и беда. Слишком огромное. Прорва ненасытная. Я знаю, что ввело тебя в заблуждение. Это общая ошибка. Ты видишь фотографию в «Сельской жизни»— граф стоит в небрежной позе у северо-восточного фасада своего родового гнезда в Лоамшире, и говоришь: вот счастливчик, вот бы с кем познакомиться! Тебе и невдомек, что в тот момент, когда щелкнул затвор, этот бедолага ломал голову, где бы достать деньжат на краску для этого самого фасада. Я уж не говорю о земельном налоге, налоге с дохода, налоге со сверхприбыли и так далее, из-за них фамильный чулок совсем оскудел, старина. Вот ведь в чем дело, — сказал Бисквит, подводя итоги. — Если Англия хочет иметь счастливую, сытую аристократию, она не должна воевать. Или одно, или другое.

Он вздохнул и погрузился в глубокое молчание.

— Жаль, что мне не удалось найти способ заработка, — резюмировал он свои соображения. — На бегах у меня ничего не получается. И с бриджем не везет. Тем не менее способ должен быть. Посмотри на всех этих богатых зануд, которые снуют туда-сюда. Они же нашли выход. Я на днях прочитал в одной книжке, как один тип подходит к другому на улице — совершенно незнакомому, но сразу видно, что богатому— и шепчет на ушко — первый тип шепчет — «Хочу вам сказать словечко, сэр!» Это второму типу, ты понимаешь. «Хочу вам словечко сказать, сэр: я знаю вашу тайну!» И все — второй тип делается белым как бумага и обеспечивает первому безбедное существование до конца жизни. Чем не вариант?

— Тянет лет на семь, надо думать.

— Ладно, если я на такое решусь, дам тебе знать. А ежели меня отправят в Бастилию, ты будешь меня навещать и просовывать хлеб через решетку.

Он съел сыр и вернулся к предыдущей теме.

— А что это ты говорил насчет кругосветного путешествия? — спросил он. — Насколько я помню, ты сказал, что тебе перекрыли кислород именно когда ты его планировал. По-моему, это бред. Что за идея — путешествовать вокруг света на грузовой посудине?

— Просто мне захотелось оторваться и отправиться навстречу приключениям. Помнишь, у Киплинга: «И я хочу в Бразилию, к далеким берегам!».

— Ш-ш-ш! — стыдливо зашипел на него Бисквит. — Дружище! Здесь нельзя декламировать стихи! Это против клубных правил. Есть специальный циркуляр.

— Я на днях беседовал с одним субъектом, — начал Берри, и глаза у него загорелись. — Он только что вернулся из Аризоны. Рассказывал про Мохавскую пустыню. Занимался там изысканиями. Я почувствовал себя орлом в клетке.

— Чем?

— Орлом в клетке.

— Почему?

— Потому что понял — мне никогда не выбраться из Вэл-ли Филдс и не увидеть ничего стоящего.

— Ты видел меня.

— Представь только, Гранд Каньон!

Лорд Бискертон послушно прикрыл глаза.

— Ну представил, — сказал он. — И что?

— Разве у меня есть шанс увидеть Гранд Каньон?

— А что, нету? Берри передернулся.

— Ты слышишь, что я говорю? — спросил он.

— Как не слышать, — с энтузиазмом ответил Бисквит. — Ни слова не упустил. Но твое утверждение кажется мне путаным и необоснованным. Насколько я понимаю, ты желаешь прокатиться в Бразилию. И вроде бы страдаешь оттого, что не можешь. А почему не можешь? Бразилия открыта для всех желающих в любое время года. Разве не так?

— Ты забыл про Эттуотера и деньги, которые он мне одолжил? Я не могу с ним расплатиться, если не заработаю денег. А как я заработаю, если брошу все и отправлюсь гулять по свету?