— Справа от стойки есть поднос с грязными стаканами, — проговорил задумчиво Котлов, — отнесите туда свой стакан. Незаметно.

Повернувшись спиной к стойке, я поставил на поднос свой стакан.

— Кто сидел с Абдуллой? — тихо спросил Андрей Петрович, когда я вернулся.

— Толик. Насколько я понимаю, числится истопником в гостинице «Актау». Не катается, большой любитель женщин. Фамилии и отчества его я не знаю, — так же тихо ответил я.

Поднялись и за столиком спасателей. Ребята ушли, а Юра Амарян подошел к нам и кивнул головой в сторону большой фотографии, висящей в раме на каменной стене:

— Видали? Поглядите, это интересно.

Мы подошли к фотографии. Мне она давно известна. На ней изображен седой старик, одетый в черкеску и с кинжалом, в окружении пионеров. Под фотографией написано: «Герой гражданской войны, знаменитый «красный конник» Хасан Бабаев в возрасте 110 лет».

Котлов поглядел на меня, на Юру. Мы улыбались. Тогда мы все посмотрели на бармена. Стоя за своей стойкой, он не сводил с нас глаз. Мы вышли. Юра пошел на третий подъемник, а мы с Котловым стали смотреть на горы. Пока мы сидели в баре, небо совершенно очистилось. После сумрака бара снег сверкал так, что больно смотреть даже через темные очки. На снегу вспыхивали тысячи крохотных, размером с булавочную головку, зеркал.

— Бриллиантовые россыпи, — сказал Котлов.

— А я подумал, зеркальные зайчики.

— Может быть, может быть... — задумчиво ответил. — Алмазный блеск ослепляет иначе. Бриллианты вспыхивают синим огнем, а тут только белый. Бриллианты, бриллианты... Ювелирные изделия из драгоценных металлов и с драгоценными камнями куплены за один день восемнадцатого ноября на сумму восемнадцать тысяч рублей. Одной и той же женщиной, в пяти магазинах. «Граждане, совершающие сделки на сумму свыше десяти тысяч рублей, обязаны представить в финансовый орган декларацию об источниках получения соответствующих средств». А до десяти тысяч — нет. Пожалуйста, покупайте. Кольца, колье, браслеты... Но закон есть, а деклараций пока нет, во всяком случае она у нас еще не введена и не применяется. Так что можно купить драгоценностей практически на любую сумму.

Да, да, Саша, — взглянул на меня Котлов. — Можно, я буду называть вас Сашей? А вы называйте меня Андреем. Так нам будет проще. И для дела лучше. Ольга Дмитриевна Васильева в день своей смерти купила драгоценностей на восемнадцать тысяч. Мы нашли чеки на эти покупки. По фотографии ее опознали во всех пяти магазинах.

Меня слегка покоробила его бесцеремонность, но я ответил:

— Хорошо, давайте по имени. И конечно, драгоценностей не нашли.

— Только пустую спортивную сумку и в ней два перышка.

— Чего можно купить на восемнадцать тысяч? — удивился я.

— Жемчужное ожерелье — 4800, золотой браслет с изумрудами — 4500, бриллиантовые кольца и серьги. Все установлено с точностью до рубля. Я сам ездил в эти ювелирные магазины. В Столешниковом в магазине «Алмаз», например, на витринах лежат кольца с бриллиантами стоимостью в две-три тысячи. Что дороже, тысяч на пять-шесть, выставляется в витрине у администратора. Можно пройти и посмотреть. Надо — покупай.

— Покупает человек такие дорогие вещи, и никто не спрашивает у него, где он взял деньги? — не верилось мне.

— Даже фамилии не спрашивают. Купил, и до свиданья! Но Васильеву запомнили, ибо такие покупки чаще делают мужчины. В магазине всегда дежурит милиционер, но у него одна задача — охрана. Остальное его не касается.

Тут подошла моя группа, и я покатил с ними вниз. У меня своя метода обучения: я показываю, они подражают. Объяснять ничего не надо, обезьяна сидит в нас глубоко. Я еду и делаю сто раз поворот к склону. То в одну сторону, то в другую. Они повторяют за мной. Следующий спуск делаю поворот от склона. А если они успеют подняться в третий раз, я соединяю оба поворота, и ребята уже идут у меня сопряженными поворотами. А это значит, что они всегда могут и повернуть в любом месте, и остановиться, считай, что освоили горнолыжную технику. Дальше идет отработка. И тоже никакой теории. Книжки по технике горнолыжного спорта они у меня сами читают. Так за неделю я ставлю новичков на лыжи. Спустил я ребят и опять поднялся к хижине. Смотрю, Котлов стоит возле посадки на третий подъемник и наблюдает. Подошел я, а он и говорит:

— Гляжу, как отбирают билеты. Мятый он рвет, а гладкие, чистые складывает в пачку.

— Дело известное, — отвечаю, — многие лыжники нарочно, назло им, мнут билеты, чтобы их нельзя было использовать по нескольку раз.

— Кресла идут через каждые десять секунд, подъемник работает с девяти до семнадцати, восемь часов, — прикидывает в уме Андрей, — в одном часе 3600 секунд, 360 человек. Умножим на восемь — две тысячи восемьсот восемьдесят человек, почти три тысячи. На одном три, да на другом три, да на третьем... Это только кресельные подъемники. Да еще бугельные. Пусть десять тысяч подъемов в день, это уже четыре тысячи. В день! А билеты, видимо, используются несколько раз. Золотое дно!

— Прибавьте к этому «ворон», — подсказываю я Котлову, — и не указанные в отчетах дни работы канатки. Бывает, что подъемник в отчете не работает из-за плохой погоды, а он шпарит вовсю на старых билетах. О, если тут копнуть, то получатся миллионы! А поборы с шашлычных? А прокат лыж? А буфеты, бары, рестораны? Помните, какой мы пили кофе? А дефицитное снаряжение? А детская спортивная школа?! Я уж не говорю, какая кормушка бассейн и каток, сколько народа из этого корыта хлебает... Тут не разобраться. И каждый ведь не только берет, но и дает, наверх дает. Круговая порука и круговая оборона.

— Разберемся... — обнадежил Андрей. — Только сейчас не мое это дело. ОБХСС будет здесь разбираться. Моя задача найти убийцу Васильевой.

— Если только московский ОБХСС. Местному не по плечу, зубы сломает.

Когда мы вернулись домой, Андрей сказал:

— Нужна небольшая лаборатория. Где бы нам ее устроить?

— Фотограф у нас есть, у него можно. Только он холуй Абдуллы.

— Не подойдет, — отрицательно покачал головой Котлов.

— Юра же фотографией занимается! — осенило меня. — Лавины снимает, снег, разрезы... Что же лучше! У него тоже оборудовано, и он один.

Решили поговорить с Юрой.

Юра Амарян пригласил нас к себе.

— Посмотрите, как я живу, — говорил он Котлову, — если интересно, могу показать свое хозяйство, спасательное и приборы. Кофеварка у меня неплохая.

Мы прошли по подвальному коридору мимо проката лыж, мимо железной двери спасательного фонда, на которой крупно изображен спасательный знак (обведенный красным квадрат, внутри которого красуется Ушба[15] на фоне синего неба, а под ней надпись: «Спасательный отряд». И красный крест в правом нижнем углу). Юра открыл ключом дверь с таким же знаком, только с надписью «Начспас». Тут было две комнаты с окнами под потолком; в первой Юра жил, а во второй работал. Там у него стоял стол с фотоувеличителем и еще один, заваленный бумагами письменный стол. Все стены обклеены фотографиями, на большинстве из них — дети и снежные лавины.

Мы разместились в первой комнате, где, кроме кровати и тумбочки с телевизором, стояли диван и два раскладных кресла. Перед диваном — журнальный столик. Вдоль стены укреплены специальными прижимами шесть пар горных лыж самых разных размеров и достоинств. Они принадлежали его жене и детям. Ребята его недавно уехали, все зимние каникулы катались у нас.

— Я в этом районе работаю уже двадцать лет и с тех пор знал старика Хасана Бабаева. Когда я с ним познакомился, он не был стариком, ему, наверное, и пятидесяти не было. По моим подсчетам, он девятьсот пятнадцатого года рождения. Какая тут гражданская война? Что он, пяти лет, что ли, скакал на коне с шашкой в руках? Абдулла его старший сын, а ему сорок девять лет. Но нужен был герой, и вот Хасан начал стремительно стареть на моих глазах. Сначала ему за год шло три, потом пять и, наконец, десять. Старики ему говорили: «Хасан, когда я женился, ты еще подпаском был. Почему же мне семьдесят лет, а тебе девяносто?» И бедный старик отвечал, что это Абдулла так считает, а он сам неграмотный. Хасан прятался от Абдуллы, зарывался в сено, когда тот приезжал. А сын его находил, надевал на него новую черкеску и вез сидеть в президиуме или выступать. Старик ни слова не знал по-русски. Вытащат его на трибуну, он скажет несколько слов, а Абдулла с полчаса переводит.