— А где Белка? Несколько дней уже ее не вижу.

— В лесу на суку висит, — ответил Вася Миронов.

— Как?..

— Очень просто. Кирпич к ноге и на сук. Кому она нужна, если хозяина не знает?!

Я совершенно опешил.

— Да как вы... как вы могли?! Это же... это же... преступление!

— О... сказал тоже, — скривился он. — Дело, что ли, шить мне будешь?

— Да. Если хотите знать, есть закон, запрещающий мучить животных.

Опухшая его физиономия растянулась в кривую мерзкую улыбку:

— А я и не мучил. Я ребятишкам отдал, они ее и повесили.

Нас с Юрой поселили в одной комнате турбазы «Терскол». Я знал его давно и был рад, что буду жить со знакомым человеком. Но Юра не выходил на склон, он не катался на лыжах, а запирался и пил в одиночестве. Когда я возмутился этим и сказал, что больше не дам ему пить, а завтра он пойдет со мной кататься, Юра проговорил:

— Ты литератор, да? Писатель... Хочешь, я расскажу тебе одну веселую историю?

Вот его рассказ. Говорил он несвязно и нес много чепухи. Я отбросил все это.

...В дверь позвонили. Юрий Михайлович встал из-за письменного стола и пошел открывать. Перед ним стояла женщина лет двадцати пяти — двадцати шести. Лицо ее, немного скуластое, с серыми глазами под слегка припухшими веками, было отдаленно знакомо Юрию Михайловичу, но вспомнить, кто это, он не мог. Видимо, одна из его туристок. Вот уже лет двадцать, как Юрий Михайлович все свои отпуска работал инструктором на различных туристских базах, а восемь лет из этих двадцати он, оставив работу инженера, был старшим инструктором турбазы «Теберда» на Западном Кавказе. Туристок перед ним прошло много, разве всех запомнишь?

— Ты не узнаёшь меня? — спросила гостья, стараясь говорить как можно спокойнее. В глазах — напряженное ожидание.

— Нет, почему же? Заходите, пожалуйста! — сказал он, отступая в переднюю.

Женщина вошла и, не снимая плаща, остановилась посередине большой комнаты, уставленной книжными шкафами.

— Вот как ты живешь...

Юрий Михайлович молчал, ожидая, что она скажет дальше. Он вспомнил. И это воспоминание повергло его в полнейшую растерянность. «С какой стати ее принесло? А если бы дома была жена?! — подумал он и похолодел от страха. — Надо поскорее ее выставить. Но как же ее зовут? И где это было? В «Чегеме», в «Домбае», в «Теберде»? В «Теберде», да, в «Теберде», лет пять-шесть тому назад. Ей было тогда лет девятнадцать-двадцать». Он еще вспомнил кое-что, почти все, кроме имени.

— Я пришла просто посмотреть на тебя, — сказала она, — убедиться в том, что ты есть на самом деле. Почему ты молчишь?

— Понимаете... понимаешь, все это несколько неожиданно. Как тебе удалось разыскать меня в Москве?!

— Это несложно. Я переписываюсь с тех пор со многими девочками из нашей восемьдесят четвертой группы. Дело не в этом. — Она провела рукой по своим спадающим на плечи русым волосам и расстегнула верхнюю пуговицу плаща. — Я пришла тебе сказать, что все сделала так, как ты говорил.

«О чем она? Что я ей говорил?» — пытался понять Юрий Михайлович, а вслух спросил:

— Что именно?

— Я поступила в Мухинское училище в Ленинграде и теперь окончила его. Я приехала в Москву на выставку молодых в Манеже. Там ты можешь увидеть мои работы.

— Очень приятно, очень рад за тебя. Поздравляю, — пробормотал Юрий Михайлович.

— Почему же ты не спросишь: «При чем тут я?» Ладно, я сама тебе скажу. Твоя фотография, которую ты не хотел мне дарить, до сих пор висит над моей кроватью. Хотя ты уже совсем не тот. Отчего ты так полысел?

Юрий Михайлович криво улыбнулся:

— Полысеешь тут...

— Я знаю, ты не защитился, знаю о твоих неприятностях, знаю, что родилась еще дочь. Я все про тебя знаю. Тем не менее... Вот так бывает. С тех пор у меня никого нет.

— Ты хочешь сказать, — тут же ухватился Юрий Михайлович за последнюю ее фразу, — что ты пять лет была студенткой, вращалась в студенческой среде, среди художников и думала только обо мне?!

— Не веришь?

Он пожал плечами:

— Честно говоря, трудно себе представить...

— Да, тебе, наверное, трудно это представить. Но понимаешь, Юра, я пришла не затем, чтобы тебя упрекать, — нет! Я пришла поблагодарить тебя. Если бы я застала тут твою жену, — говорила она теперь уже совсем спокойно, — я сказала бы ей: «Я пришла затем, чтобы поблагодарить вашего мужа. В свое время он направил меня, дал мне хороший совет и этим изменил всю мою дальнейшую жизнь. Я очень благодарна ему за это».

«Так бы она и поверила, — думал Юрий Михайлович. — Нарвись ты на нее, ты бы еле ноги унесла».

— Вот и все, — сказала она. — Не сердись на меня, я должна была так сделать, не могла иначе. До свиданья.

— До свиданья, — ответил он, чувствуя большое облегчение оттого, что она уходит. — Желаю тебе удачи.

— Спасибо.

И она ушла. Юрий Михайлович сел за стол, сложил руки на затылке и закрыл глаза. К нему пришел запах, запах индийских благовоний, стелившийся тогда в его комнате, увешанной рогами оленей и уставленной деревянной скульптурой из корней можжевельника. Эти благовония подарил ему один из туристов. Палочки были окрашены в разные цвета, и когда зажигались, то начинали тихонько дымить, издавая каждая свой, особенный запах. Когда-то он вспоминал некоторых женщин по этим запахам. А теперь забыл. Не вспомнил, как ее зовут. Благовония, приглушенная музыка, рога и деревяшки действовали завораживающе. И то, что он говорил ей тогда, тоже лишь один из неоднократно использованных приемов: «Тебе обязательно надо учиться. У тебя талант, ты просто не имеешь права погубить его», — и он начинал рассказывать что-то вроде сказки о том, как все будет: учеба, упорный труд, целеустремленность, успех, совсем другой мир, другая жизнь, независимость, деньги. Все это он старался преподносить образно, с подробными деталями и как можно увлеченнее. Она рисовала, рисовала очень хорошо, ее рисунки в стенгазете как раз и заставили его обратить внимание на эту девушку. Она была откуда-то с Урала, то ли из Челябинска, то ли из Свердловска. Глупенькая, невежественная и не очень красивая, но моложе его на пятнадцать лет, и он уж постарался... Всего какая-нибудь неделя, а может быть, и того меньше, всего несколько дней... И вот тебе на...

В Тбилиси много красот и чудес. Театры и музеи, фуникулер и Тбилисское море, пантеон писателей, высотные гостиницы, вино и хаши... Один проспект Руставели чего стоит. Но я искал серные бани, те самые бани, о которых Александр Сергеевич Пушкин писал, рассказывал о своем пребывании в Тифлисе в 1829 году: «Я остановился в трактире, на другой день отправился в славные тифлисские бани».

Грузинское название города — Тбилиси происходит от слова «тпили» (теплый). Здесь, на правом берегу Куры, выходят на поверхность более тридцати горячих источников, издавна благоустроенных и подведенных к баням. На месте этих горячих источников и родился город. Можно было рассказать легенду об основании города, да я хочу рассказать о банях.

Пожилая женщина подробно растолковала мне, как пройти к серным баням. Они находятся в Старом городе, но в то же время в каких-нибудь десяти минутах ходьбы от центра города, от проспекта Руставели. Я шел мимо Сионского храма и услышал пение. Постоял, послушал. В правом приделе шла служба. Пели складно, на несколько голосов, как умеют петь грузины, но пели по-русски. Заглянуть в придел не удалось: вход загораживала решительного вида монашка.