– Эй, удачи там, с клюшкой!

Вся наша улица – тут процентов у 90% маленькие дети, и утром у автобусной остановки собираются почти все соседи – с немым изумлением смотрит, как взлохмаченная дама в длинной шубе и на высоких каблуках яростно орудует старой клюшкой по лобовому стеклу. Дети хихикают, родители подбирают с земли челюсти. Решили, видать, что эта взбалмошная русская так и не собралась в магазин, чтобы купить скребок, и теперь ломает детские клюшки, не говоря уже о машине. Детки постарше откровенно улюлюкают. Сын смеётся; он ещё маленький, ему не бывает стыдно за маму, ему просто смешно, что мама делает нечто совершенно идиотское и не поддающееся логике на глазах у всей улицы. Слава богу, у меня есть ещё несколько лет, чтобы спокойно выставлять себя набитой дурой на глазах у всего района, не заставляя краснеть детей.

На работу я тоже, естественно, с клюшкай поехала – сотрудников после рабочего дня развлекать. Бесплатное шоу.

На концерте Башмета собрался весь русский бомонд Бостона и часть американского в придачу, поэтому места нам достались на балконе слева от сцены, левее уже некуда. Зато в первом ряду. Можно сидеть и разглядывать в лорнет (ах, где мой лорнет? где мой веер? где моё бриллиантовое колье, в конце концов?) счастливчиков в первых рядах партера. Сидеть в самых первых рядах на подобном концерте и платить втридорога – глупая роскошь. Звук лучше в середине зала, а Башмет – не Джордж Клуни, смотреть там не на что. Поэтому в первых рядах партера сидят те, кто всегда только там и сидит, – американская элита, брамины Новой Англии.

Я их особенно-то и не разглядываю, я лучше программку почитаю. Скучная ведь публика: немолодые профессора и бизнесмены в одинаковых пуловерах или синих пиджаках с золотыми пуговицами поверх бежевых брюк, в начищенных чёрных или коричневых мокасинах и дорогих очках, лоснящиеся достатком и статусом. И жёны при них – те, кого Том Вулф в своём великолепном «Костре амбиций» метко назвал social x-rays. Истощившие себя до состояния «кожа да кости», с выпирающими скулами, в очень скромных, пуританских почти платьях, по которым, тем не менее, видно, что каждая пуговица стоит больше, чем всё, что на мне надето, и в таких же скромных, со вкусом отделанных бриллиантах, почти без косметики. Женщины, как правило, англосаксонского типа – некрасивые, сдержанные, полные чувства собственного достоинства. Они вежливо здороваются, целуют друг друга мимо щёк, эффектно чмокая воздух, тихо беседуют.

Я уже собралась вернуться к своей программке, но тут вдруг увидела в одном из первых рядов ярко-рыжую молодую красавицу, настолько выбивающуюся из общего пейзажа, что даже сами господа сдержанные пуритане, окружавшие её со всех сторон, нет-нет да и поворачивали слегка голову, дабы украдкой поглазеть на это чудо. Глаза такие, что с балкона видно, точёная талия, а уж волосы эти огненные…

– Смотри, – толкаю я под бок мужа, – смотри какая женщина. Как на обложке журнала.

– Мммм, угу, – невразумительно отвечает муж, поглощённый программкой концерта у себя на коленях.

– Да нет, ты посмотри, посмотри, она стоит того.

– Ну где? – Он явно хочет побыстрей отделаться и вернуться к программе.

– Вон, вон, рыжая, видишь?

– Ой, да это ж Джефф!

– Какой Джефф? Я тебе на рыжую показываю, вон там, видишь, красивая какая?

– Да вижу, вижу. Рядом с ней – Джефф. Мы учились вместе.

Ах да, при даме же должен быть кавалер. Кавалер, правда, в отличие от дамы выглядел ровно так же, как все мужчины вокруг него, и был полностью затмён спутницей. Я его и не заметила сначала. Впрочем, там и замечать было нечего – самый что ни на есть обычный, среднего возраста джентльмен в таком же синем пиджаке и бежевых брюках, как и у джентльмена сзади, и того, кто сзади него, и следующего за ним.

– Где, – говорю, – он жену такую нашёл?

– Откуда я знаю? Я её первый раз вижу. Русская, небось.

– Откуда ты знаешь?

– Он что-то говорил про попытки найти себе восточноевропейскую жену.

– Кто он такой вообще?

– Заместитель финансового директора одного местного банка, его послали доучиваться, чтобы дальше продвигать; большие надежды подавал. Наверное, сейчас уже директор. Всё хотел «домашнюю» жену, чтобы хорошо готовила. Тут таких нет почти, вот он и искал славянку.

– А что, на американку она действительно не похожа. Хотя сверху не очень хорошо видно.

Mы встретились в антракте. Увидев женщину вблизи, я сразу поняла ещё до того, как она заговорила, что Боря был прав: рыжая красавица явно приехала откуда-то из Восточной Европы: яркое, типично европейское платье, синие тени на веках, крупная бижутерия. Да и тип лица славянский. Выяснилось, что Лариса из Белоруссии, из какой-то глубинки. Джефф нашёл её через брачное агентство. Через пару месяцев у них свадьба.

Джефф страшно обрадовался встрече с бывшим сокурсником. Ларисе очень не хватало общения, русскоязычных друзей или знакомых у Джеффа не было, а про Борю он напрочь забыл. Они никогда не были особенно близки.

Мужчины поговорили о финансах, а я из вежливости начала задавать банальные вопросы из серии «Ну как вам Америка». Америка, как вы догадываетесь, после белорусской глубинки показалась раем. Ох, ах, боже мой. Как чисто, какие магазины, какие машины, какая кухня у Джеффа, а холодильник какого размера! Утомилась я быстро. Слава богу, звонок прозвенел и антракт закончился.

Мы обменялись телефонами и договорились как-нибудь увидеться. Честно говоря, ни самоуверенный, шумный Джефф, ни его девушка из белорусской глубинки не показались мне особенно близкими по духу или интересными людьми, Боря разделил моё мнение, и мы дружно решили про телефон забыть.

Лариса звонила несколько раз, рассказывала про свою американскую жизнь, спрашивала советы по каким-то мелким бытовым вопросам, делилась впечатлениями. Потом выяснилось, что она беременна, и нас пригласили на baby shower. Отказаться было неудобно, и мы поехали.

Я её еле узнала. Рыжая краска давно смылась, стрижка отросла, грязно-пегие бесформенные пряди висели по обе стороны лица. Она здорово поправилась, одета была в нечто мешковатое для беременных, косметикой не пользовалась и от окружающих её и охающих над каждым подгузничком и чепчиком клуш отличалась мало, разве что черты лица по-прежнему были красивы.

Лариса очень обрадовалась моему приходу и возможности поговорить по-русски, оттащила меня в угол и мучила весь вечер. В этой Америке всё было не так. Дома строят из каких-то прессованых досок, а не из кирпича, окна неправильные и плохо открываются, одеяла не из настоящего пуха, люди все скрытные, в лицо тебе улыбаются, а за спиной гадости делают, на работу она устроиться не может, у неё, видите ли, английский недостаточно хороший, дома сидеть скучно, и вообще кроме этого нерождённого ребёнка у неё нет никаких радостей в жизни.

Я давала советы, рассказывала про русские клубы и русскую церковь, обещала прислать рекламную брошюрку со списком русских организаций. Лариса слушала, кивала, но видно было, что никуда она не пойдёт и звонить не будет; ей нравилось упиваться собственной неприкаянностью и одиночеством, жалуясь на жизнь всем, кто готов был слушать, прежде всего мужу.

Я тоскливо посматривала на часы и ждала, когда можно будет поехать домой.

– Знаешь, кого я сегодня в поезде встретил? – с порога говорит муж.

– Кого?

– Джеффа! Они купили дом в Истоне, мы теперь по одной ветке ездить будем. Я думаю, будем часто встречаться.

– Как там у них дела? Года три ведь прошло.

– Да, их сыну уже два, в садик ходит. Лариса нашла работу в какой-то фирме, даже по специальности; Джефф тоже нашёл новую работу и теперь довольно много зарабатывает. У них вроде всё хорошо. Приглашал в гости.