«Кипарис», «Кипарис», — вскрикнул полковник, — «Кипарис», дайте «Берег»… «Берег»? Добрый ночи, «Берег». Соедините со «Сценарием»… «Сценарий»? «Сценарий», наберите городской… Как не положено?! Вы что, «Сценарий», обалдели?! — Полковник встал как вкопанный. — Как кто говорит!? Полковник Сидоров из мобуправления, говорит. Без чьего разрешения нельзя? Погорелова? Да вы что там с ума все сошли! Я же с «Точки» на вас выхожу! Вы что не в курсе, что… Ну…Так, ёлы-палы, там, где для Первого командный пункт развернули, там и есть верхнее звено связи… Вас что, с дежурства снять за незнание приказа? Поспособствовать? Я могу… Я не угрожаю, я предупреждаю. Ладно. Давайте соединяйте… Три девятки — тридцать семь одиннадцать — тридцать четыре… Спасибо… Манюсь? Манюсь, это я? Разбудил? Манюсь, я вот чего звоню. — Полковник пошёл дальше по кругу. — Тут клюкву местные продают. Хорошую, крупную. Сто пятьдесят всего за ведро. Может взять ведра два?

Дала ли Манюсь полковнику своё добро на клюкву, Виктор не расслышал, полковник отошёл уже достаточно далеко. А потом…

«Пропусти меня, добрый человек», — услышал Виктор рядом и оглянулся. Чуть сзади и правее стоял бородатый пожилой мужик и умолял солдата пропустить.

Человек этот был каким-то несуразный. Сам невысокий, а руки ниже колен висят. И ноги размера, пожалуй, сорок пятого. И кисти рук длинные с вытянутыми сухими пальцами. Лицо одутловатое, губы спёкшиеся, а нос кривой, утиный — сломали, видать, когда-то давно, да так и сросся, как попало. Седая борода его была всклочена, — давно её уже, похоже, не чесали. Пальтишко на мужике было совсем худое, грязью заляпанное и не понять, какого цвета. Разбитые башмаки были без шнурков, — им бы, если по хорошему, уже лет пятнадцать на мусорке лежать положено… На голове у мужика треух драный имелся из драной же собаки. Короче, бич бичом.

Но вот глаза у мужика были… Обычно у опустившихся людей и взгляд какой-то потухший. Выцветший у них взгляд. А этот как глянул на Виктора, почувствовав его внимание, так у того аж опустилось всё. Столько там, в этих синих глазах было… всего. Нет, конечно, скорбь вселенская в них присутствовала, но помимо того, что-то такое… Что-то такое… Нет, не передать, — едва только начнёшь, а уже и не хочется. Жуть пробирает.

И Виктор отвернулся.

А мужик вновь стал упрашивать солдата: «Добрый человек, пропусти меня, мне туда очень нужно». И рукой показывает куда. И всё одно и тоже твердит: «добрый человек», да «добрый человек».

Солдат не выдержал, подозвал офицеров. Те принялись хором что-то объяснять мужику. Втолковывать. Мол, отец, никак нельзя. Мол, приказ у нас. Мол, инструкция. Мол, при всём уважение…

Да, впрочем, какое там уважение.

Развернулся Виктор и на холм полез. Отчётливо он понял, — не будет здесь никакого Второго Пришествия. Не состоится. Вернее, уже. Не состоялось.

И тут вспомнил, где этот взгляд раньше видел. И этого мужика вспомнил.

Восемьдесят третий год, июль, Краснодар, улица Красная, скамейка в рощице у «стекляшки». И жарища. И две бутылки бурды какой-то чернильной под сутулым названием «Диско». И мужик этот представился тогда поэтом. И стихи читал. Неплохие, кстати, стихи. Может, конечно, врал, что собственные. Впрочем, почему бы и нет?

Мужик этот был тогда ещё в норме — опрятная рубашка в клетку-строчку «Миллион пудов кубанского риса», тёмные джинсы с чебурашкой на жопе, светлые сандалии от «Цебо» вот этого сорок растоптанного размера, и все прочие дела. Бороды не было. И нос не был тогда ещё у него сломан. Хотя тогда уже был он не при деньгах. Правда, по тем-то временам это было ещё не смертельно. Что тогда деньги были? Почти ничто. Но это ничто в тот день было в некотором количестве у Виктора. И это он спонсировал бухалово. А мужик свою долю внёс стихами. И был ещё кто-то третий. Тот третий, собственно, и был инициатором. Но его кто-то позвал, и он куда-то отвалил. Остались на скамейке вдвоём.

Сколько же лет уже с тех пор прошло? Вечность.

Сейчас от того дня остались в памяти какие-то рваные ошмётки: та же, например, жара, то, как блевал на кусты отлетевшей сирени, как бросил пустую бутылку в урну, а она не долетела, как что-то нудно объяснял распаренному менту, как отпивался тёплой газировкой за копейку из аппарата на вокзале. Во, — стакан гранёный запал. Единственный захватанный стакан на весь вокзал. Один на всех. Один стакан на двести пятьдесят миллионов советских граждан. Тогда ведь ещё не было СПИДа. Тогда даже секса, как известно, у нас не было. Ничего тогда не было, кроме… кроме… кроме…

Чего ещё вспомнить в силах от того дня? Пожалуй, больше нечего вспомнить. Разве только пару каких-то чудом зацепившихся строчек, прочитанных этим чудаком с безумным взглядом… Как там у него было-то? Ты сама себе пророчишь… Да-да. Так.

Запали строчки-то… Видимо картинка впечатлила по молодости лет. Представил, как вороньё глаза… Хорошо мужик читал. Пробирало.

А может и не он это. Может, обознался. Вечность прошла.

Виктор ещё пару раз оглянулся, — мужика уже отпихивать стали, — и потопал быстрее, прибавил, — скорей-скорей из этого дурдома. И когда услышал шум приближающегося к этому печальному месту вертолёта, уже не стал оглядываться. Напротив, — прибавил шагу.

Пусть их всех.

Только девочку жалко…

На этот раз бросок оказался результативным. Виктор выбросил единичку, и понесла их нелёгкая прямиком на Северный Полигон.

Там и вынырнули.

Ну не совсем, конечно, прямо-таки точно там, где надо было, но близко к тому. Не в заданном квадрате, но в заданном районе. Уже неплохо.

Сначала проехались под видом туристов на полупустом рейсовом автобусе Архангелогорск — Полигон-город. Но за пару километров от военного КПП пришлось сойти, — без надлежащих документов всё равно в городок не пропустят. Так Виктору водила автобуса намекнул. Ещё за шпионов, сказал, примут. Поверили опытному человеку, сошли пораньше. Не пробиваться же, в конце концов, с боем. Глупо весь гарнизон на уши ставить. И, вообще, не та это армия, с которой воюем. Так что решили в закрытые двери лбом не колотиться, а пойти в обход.

И марш-бросок на северо-восток. Восемь километров тропой через сырой и мрачный еловый бор и в полдень вышли к ближайшей от Полигон-города деревушке. На топокарте «один к десяти тысячам» помечена была как Забадай-Комар. Красивое название.

Всем отрядом соваться в деревню не стали. Виктор один пошёл. Задача перед ним стояла простая — найти проводника. Всего лишь. Простая казалось бы задача. Но на поверку сложной оказалась. Дело в том, сто почти все мужики в разъездах были. Кто в городе на заработках, кто на Полигоне по контракту служит, кто на охоту подался, ну, а остальные те в запое разной степени — от трёх до семи суток. Беда. Нет мужиков в деревне и всё. Хоть днём с огнём…

Но не такой человек Виктор Пелевин, чтобы на полпути тормозить. Не такой. Всё же нашёл одного деда. Кузьмича-Егорыча. Согласился он до тридцать первой провести. Отчего ж, говорит, не провести. Проведу, говорит. Но только завтра. С утра. На ночь глядя не хотел старик по болотам чапать. Ну, а потом ему же приготовиться к дороге нужно. Это по карте кажется, что до тридцать первой близко. Но пятнашка это же по прямой, а по прямой тут не выйдет. Никак не выйдет. Ведь, и здесь вот, смотри, — скрюченным пальцем по карте, надо кругаля дать и тут вот болота шибко топкие обойти надо. Так что все двадцать будет. Поэтому — с утра.