После отъезда Войцеховского «спаситель отечества» стал безуспешно настаивать на пропуске его в город: «Когда я отказал в настойчивых просьбах, маршал Пилсудский подошел к цепи подхорунжих и обратился с вопросом: „Не пропустите меня, дети?“ Курсанты скрестили карабины и сомкнули строй со словами: „Не пропустим!“ Когда он спросил: „Будете в меня стрелять?“ – раздался возглас: „Да здравствует президент Речи Посполитой!“ – и одновременно команда, наверное, командира роты: „Заряжай!“»
Маршал отошел к группе ожидавших его офицеров и якобы сказал Веняве-Длугошовскому: «Это плохо!»[215]
О чем бы президент и маршал ни говорили на самом деле, из последующего развития событий совершенно очевидно одно – каждый из них остался при своем мнении. Компромисса достичь не удалось, и теперь конфликт могла разрешить только сила. Вскоре начался скоротечный бой на мосту Кербедзя, расположенном в районе Королевского замка, который положил начало длившемуся до 14 мая 1920 года сражению на улицах столицы. После встречи с президентом Пилсудский практически перестал интересоваться происходящим, руководство взяли на себя генерал Орлич-Дрешер и подполковник Бек. Пока бунтовщики организовывали наступление на правительственные войска, маршал, лежа на кушетке в канцелярии 36-го пехотного полка, рассуждал о корпусе Довбор-Мусницкого и его шансах в борьбе с немцами, то есть о событиях 1917 года.
Был ли это шок, вызванный пониманием того, что события вырвались из-под его контроля и пошли своим путем, то есть в очередной раз вступила в действие логика войны, или желание остаться лично в стороне от неизбежного братоубийственного столкновения? Сам Пилсудский не оставил об этом ни прямых, ни косвенных свидетельств. Несомненно одно: 12 мая 1926 года он пережил самый трагический момент в своей жизни. И дело было не в том, что вновь, как уже случалось не раз, не оправдались его расчеты. Много страшнее было то, что он, страстно желавший, чтобы Польша была государством, где правит закон, преступил конституцию. Не так важно, хорошей или плохой она была. Теперь маршал должен был грубо нарушить ее, ослабив тем самым фундамент всей польской государственности. Насилие над конституцией сопровождалось внесением брожения в армию, которую он считал своим главным и любимым детищем в независимой Польше, нарушением столь горячо им отстаивавшегося все последние годы принципа аполитичности вооруженных сил. Он понимал, что поставил тысячи людей перед нелегким выбором: сохранить верность ему, Первому маршалу Польши, или же конституции. Не все смогли это сделать легко.
Известны случаи самоубийства или покушения на суицид старших офицеров. В числе последних был и Казимеж Соснковский, которого с Пилсудским много лет связывали близкие отношения и общее дело: стрелковые дружины, легион, Военный департамент Временного госсовета, Магдебург, военное строительство в независимой Польше и ночные шахматы в Бельведере. Маршал был даже свидетелем на его свадьбе. 13 мая Соснковский, «шеф», как его обычно звал Пилсудский, командующий войсками Познанского военного округа, часть из которых в это время двигалась на помощь правительству, выстрелил себе в грудь из пистолета крупного калибра, но не попал в сердце. Рана была тяжелой, но генерал выжил и прожил потом долгую жизнь, скончавшись в эмиграции в 1969 году в возрасте 84 лет. Но с 1926 года их пути с Пилсудским начали постепенно расходиться.
Ситуация в Варшаве с самого начала складывалась не в пользу правительства. Маршал изначально имел почти двукратное преобладание в живой силе. На его стороне были симпатии большинства варшавян, все еще находившихся под влиянием пилсудчиковской пропаганды и наивно веривших, что приход их кумира к власти сразу же решит все стоящие перед страной и каждым из них проблемы. Кроме того, бунтовщиков усилили около 800 членов Стрелкового союза. Варшавская организация ППС объявила мобилизацию своих членов и сформировала рабочий батальон (правда, оружия ему Пилсудский так и не доверил). Поведение варшавской улицы в дни переворота убедительно свидетельствует, что парламентаризм образца 1921 года не прижился в Польше, так и оставшись «платьем на вырост». Витос вспоминал: «Мне казалось, что все, что осталось живого в Варшаве, обратилось против нас... Национальные организации не выдержали экзамена совершенно... Какая большая разница между 1922 и 1926 годами! Тогда национальные элементы полностью господствовали на улице, а что сейчас?»[216] И это в столице, центре политической и культурной жизни страны, «втором Париже», где было больше всего людей, приверженных демократии и законности! Польша мечтала о сильной власти...
Войска Пилсудского в первый же день захватили главные узлы связи, расположенные в зданиях Совета министров, военного министерства, министерства почт и телеграфа, Генерального штаба. Линия фронта проходила неподалеку от Бельведера, резиденции президента, куда перебрались правительство и штаб обороны Варшавы. Легальные власти могли теперь поддерживать связь с провинцией только с помощью авиации, базировавшейся на аэродроме «Мокотув» на самой окраине города, но недалеко от резиденции президента.
Душевный кризис «дедушки» продолжался недолго. Спустя три часа после встречи с президентом он уже был в городской военной комендатуре на улице Краковское Предместье и тут же приступил к решению политических вопросов, поскольку военные вполне могли обойтись и без него. В девять вечера состоялась его встреча с Ратаем, которого он просил довести до Войцеховского, что перевес сил на его стороне и правительству нечего надеяться на успех. Однако президент вновь отказался от любых переговоров. Затем состоялась его встреча с руководителем пэпээсовского профсоюза железнодорожников Адамом Куриловичем, на которой обсуждался вопрос о забастовке на железнодорожном транспорте, чтобы не допустить переброски в Варшаву верных присяге войск.
Уже глубокой ночью состоялась импровизированная пресс-конференция Пилсудского, во время которой он пожаловался на физическую и моральную усталость, поскольку ему, всегда бывшему противником насилия, пришлось пойти, после длительных колебаний, на применение силы со всеми вытекающими из этого последствиями. Маршал так определил цель своей акции: «Я всю жизнь боролся за значение того, что называется imponderabilia – то есть честь, достоинство, мужество и вообще внутренние силы человека, а не за выгоды собственные или ближайшего окружения. Не может быть в государстве слишком много несправедливости по отношению к тем, кто трудится для других, не может быть в государстве – если оно не хочет погибнуть – слишком много беззакония»[217].
Из этих слов следовало только одно: он пошел на крайние меры не потому, что ему хочется встать над правом, конституцией, президентом, а чтобы государство было справедливым к своим гражданам и в нем торжествовал закон...
13 мая успех сопутствовал правительственной стороне, которая, получив подкрепления, сумела несколько потеснить соперника. Но решительного перелома ей добиться не удалось. В этот же день Пилсудский предпринял еще две безуспешные попытки договориться с президентом о прекращении борьбы на его условиях.
Все решилось 14 мая, когда Пилсудский получил подкрепления из Вильно, а верные присяге войска были задержаны забастовавшими железнодорожниками. После обеда его части заняли аэродром, лишив правительственную сторону всякой связи со страной. Из-за невозможности больше защищать Бельведер было решено эвакуировать пешим порядком президента, правительство и штаб в городок Вилянов рядом с Варшавой. Здесь состоялось совещание с участием президента, правительства и генералов С. Галлера и Т. Розвадовского. Военные высказывались за продолжение борьбы и переезд правительства и президента в Познань. Витос был против, считая, что гражданская война будет иметь для Польши плачевные последствия. Его поддержали другие министры. Выслушав всех, Войцеховский заявил, что слагает с себя полномочия президента[218]. В соответствии с конституцией его обязанности перешли к маршалу сейма Ратаю. Вслед за президентом решение об отставке принял кабинет министров.
