Легче стало лишь в конце августа 1918 года, когда к нему перевели Соснковского, содержавшегося в военной тюрьме в Магдебурге. Теперь у Пилсудского был не просто товарищ по неволе и собеседник, но очень близкий и беспредельно преданный ему человек, в чем он имел возможность неоднократно убедиться в предшествующие годы. С этого момента время пошло значительно быстрее. Ко всему прочему они получили разрешение на отлучки в город без сопровождения, что сразу же создало ощущение нормальности бытия. Облегчало жизнь и все более очевидное приближение конца войны, особенно после прорыва союзниками Салоникского фронта и их быстрого продвижения к границам Австро-Венгрии. Окончание Первой мировой лично для них означало свободу и возвращение на родину, о будущем которой Пилсудский подолгу разговаривал со своим товарищем по заключению.
Германские политические круги принялись думать о том, как будут развиваться их отношения с будущим польским государством. Об этом свидетельствовал визит к магдебургским узникам 31 октября 1918 года посланца канцлера графа Гарри Кесслера, который познакомился с Пилсудским на фронте на Волыни в октябре 1915 года. Целью визита было выяснить актуальные взгляды Главного коменданта на будущие польско-германские отношения, а также добиться от него декларации о лояльности. Пилсудский заявил собеседнику, что, по его мнению, нынешнее поколение поляков не будет воевать за Познанщину и Западную Пруссию. Но делать какое-либо письменное заявление на эту тему он отказался.
Спустя несколько дней Германия уже стояла на пороге революции, устранившей старый режим, узником которого был Пилсудский, так же быстро, как это случилось в России и совсем недавно в Австро-Венгрии. Но о Пилсудском не забыли. 5 ноября германское правительство приняло решение о его освобождении при условии, что он все же подпишет обязательство ничего не предпринимать против Германии. Осуществить эту миссию поручили тому же Кесслеру 6 ноября он приехал в Магдебург, но поскольку комендант крепости не получил соответствующих распоряжений, освобождение пришлось отложить. Соответствующее указание из Берлина поступило только на следующий день пополудни, но его нельзя было выполнить немедленно, поскольку не было поезда до столицы. И лишь ранним утром 8 ноября, когда в Магдебурге начались революционные выступления, Кесслер, наконец, приступил к исполнению поручения. Быстро собрав самые необходимые вещи, узники, сопровождаемые Кесслером, в тот же день, с несколькими остановками для замены покрышек везшего их автомобиля (они были изготовлены из ненадежных искусственных материалов и буквально лопались, нагреваясь во время движения), были доставлены в Берлин. Эвакуация была проведена так поспешно, что они не взяли с собой даже смены белья. Из-за прекращения по причине революции железнодорожного сообщения с Варшавой пришлось на сутки задержаться в Берлине. И лишь во второй половине дня 9 ноября, после очередной, вновь неудачной и на этот раз не очень настойчивой попытки склонить Пилсудского к заявлению о своем отношении к Германии, специальный поезд в составе паровоза и одного вагона увез Пилсудского и Соснковского в Варшаву, которая все еще была в руках немцев.
Несмотря на неблагоприятные лично для Пилсудского как человека обстоятельства пребывания в Магдебургской крепости, в политическом плане он оказался в крупном выигрыше. В целом можно согласиться с мнением супругов Наленч, что «в политическом смысле такая развязка была для него огромным благодеянием. Арест немцами делал безосновательным обвинение в сотрудничестве с Центральными государствами. Значение этого трудно переоценить, учитывая растущие военные успехи Антанты. Также в глазах польской общественности он из союзника Австрии и Германии превратился в жертву их преследований. Становился даже символом борьбы с оккупантами. Тем более что оставшиеся на свободе его сторонники делали все возможное для распространения такого мнения. Чем дольше его не было, тем больше людей с нетерпением ожидали его возвращения»[151].
Еще более глубокую оценку последствий интернирования дает Анджей Гарлицкий: «Если в личном отношении пребывание в Магдебурге было тягостным и трудным для Пилсудского, то в политическом отношении оно стало его огромным успехом. Оно принесло разнообразные выгоды. Автоматически ликвидировался тупик, в котором оказался Пилсудский после русской революции. Арест стал великолепным выходом из все более двусмысленной и непопулярной концепции сотрудничества с Германией. Пилсудский становился жертвой преследований, символом борьбы с оккупантами. Каждая неделя, каждый месяц пребывания в Магдебурге повышали его популярность, превращали его в руководителя нации. Конечно, это происходило не без широкой и последовательной пропагандистской кампании, но эта кампания давала положительные результаты как раз потому, что попадала на благоприятную почву, что обращалась к широко распространенным эмоциям.
Тот факт, что Пилсудский был изолирован, не имел никаких возможностей политической деятельности, так же – как это ни странно – действовал в его пользу. Поскольку Пилсудский не мог участвовать в текущих политических играх, он не мог связать себя с созданным оккупантами в сентябре 1917 года в качестве высшего органа власти в [Польском] королевстве Регентским советом, с его правительствами, с Польским вермахтом. По мере компрометации всех этих мероприятий рос политический капитал Пилсудского. Время работало на него. И поэтому эти месяцы немецкой тюрьмы стали полным политическим успехом, позволили Пилсудскому не только восстановить прежнюю репутацию, но и создать позицию, которой у него еще никогда не было. Больше не имели значения зигзаги его политики – их заслонил факт заключения»[152].
Конечно, вряд ли в обществе Царства Польского сохранилась бы в полной мере память о Пилсудском как борце за независимость, если бы не активная пропагандистская деятельность его сторонников. В феврале 1918 года они решили организовать массовую акцию поздравления магдебургского узника с именинами, приходившимися на 19 марта. С этой целью в Варшаве ими был создан специальный «Комитет 19 марта», который обратился ко всем жителям всех трех частей Польши с призывом принять в ней самое активное участие. В распространенном обращении говорилось, в частности, что «содержание коменданта Юзефа Пилсудского в немецком заключении будит в польском обществе хроническое раздражение и обеспокоенность. Содержание в тюрьме Главнокомандующего становится символом кошмара, нависшего над жизнью народа и отравляющего его спокойствие. Это психическое состояние народа требует своего внешнего выражения. Чтобы индивидуальная бессильная тревога уступила место ощущению силы коллективного проявления. Чтобы грубый, уверенный в своем кулаке угнетатель услышал ропот народного гнева. Такова всеобщая воля...». В планы варшавского комитета входило издание брошюры о военной и политической деятельности коменданта, художественного альбома и коллективной памятной книги.
Местные комитеты должны были заняться организацией фонда имени Пилсудского, демонстративным празднованием именин в учреждениях науки и культуры, проведением лекций. Но наиболее актуальным проектом инициаторы празднования считали посылку Пилсудскому прямо или через посредство комитетов мужчинами и женщинами, пожилыми людьми и детьми почтовых карточек с поздравлениями. Цели этого проекта были определены следующим образом: выразить признательность национальному герою, проверить ряды приверженцев идеи, символом которой стал Пилсудский, показать оккупационным властям, что они не смогут с помощью насилия вырвать из общества дух коменданта, укрепить собственный дух «путем установления коллективного духовного контакта с вождем».
Были даны подробные указания, как должна быть организована поздравительная кампания, что писать, как отправлять и т. д. Заканчивалось это извещение-инструкция следующим пассажем: «Мы не призываем к живому и горячему участию всего общества, потому что мы убеждены, что идеи коменданта и любовь, которую народ испытывает к своему Герою и Вождю, будут достаточным стимулом к участию всех, кто живет и хочет жить»[153].
