Из этой речи Пилсудского в узком кругу ближайших сотрудников видно, что его взгляды на проблемы безопасности Польши за последние годы практически не изменились. Он явно недооценил угрозу, порожденную приходом к власти Гитлера, дав к тому же последнему возможность использовать Польшу для демонстрации своего миролюбия в момент ухода из Лиги Наций. И одновременно не отреагировал адекватно на перемены во внешней политике СССР, предпринявшего как раз в эти годы попытку конструктивного взаимодействия с Западом[276]. Отнюдь не случайно, что весной 1934 года маршал не согласился с экспертной оценкой польских высокопоставленных военных и дипломатов, считавших, что наибольшая опасность грозит Польше со стороны Германии, а не Советского Союза. Он был твердо убежден, что война обязательно будет, но начнется она не на польско-германской границе. Следует помнить, что выступление Пилсудского на совещании «санационных» премьеров имело директивный характер, определяя основные параметры польской внешней политики на годы вперед. И в этом можно усматривать одну из существенных причин последующих внешнеполитических провалов Бека.
Уверенность Пилсудского в своем внешнеполитическом успехе очень скоро была подвергнута серьезному испытанию. В мае 1934 года союзной Польше Францией был выдвинут проект Восточного пакта, с помощью которого Париж и Москва надеялись существенно повысить уровень безопасности в восточноевропейском регионе. Однако в случае его реализации Варшава утратила бы ту самостоятельность на международной арене, которой, по мнению Пилсудского, ей удалось добиться в январе 1934 года. Бек на совещании в начале июля 1934-го так представил позицию маршала: «Вся эта комбинация (Восточный пакт. – Г. М.) не устраивает Польшу, так как это снова создание большого концерна, в данном случае русско-французского, для того, чтобы опустить Польшу. Но проблему не удастся решить без нас, так как Россия, не соседствующая с Германией, только при нашем участии может давать какую-то гарантию французским границам»[277].
Руководствуясь этими соображениями, маршал решил бойкотировать предложение Парижа. Объективно Польша второй раз протянула руку помощи Германии, увидевшей в этом проекте угрозу для своих экспансионистских устремлений. Но при этом Пилсудский сдержанно относился к легко завуалированным предложениям его германских собеседников, особенно Геринга, полюбившего ездить в Польшу на охоту, принять участие в антисоветских планах Гитлера.
В целом же успех диктатора во внешней политике оказался временным, но при жизни маршала это не очень бросалось в глаза, особенно неискушенной общественности. Конечно, Пилсудский, имевший большой опыт внешнеполитической деятельности, понимал, что мир для Польши не вечен, и не скрывал от близкого окружения своей тревоги за более отдаленное будущее страны, но пропагандистский аппарат санации об этих его тревогах молчал.
Менее всего сам Пилсудский был удовлетворен положением дел в армии и не делал из этого тайны. На то, что некому оставить армию, он жаловался в середине января 1934-го Беку. На совещании с членами политического штаба 31 января он посвятил этому вопросу три часа. Свитальский записал: «Комендант высказывался о персоналиях армии очень плохо, причем – что характерно – считал легионеров не очень хорошими из-за их несобранности и неумения быть точными.
Критические замечания, не раз очень неприятные, высказывал комендант о высших генералах с легионерской родословной...
Я был несколько удивлен, что комендант так при нас, «гражданских», обкладывает военных, лишая нас уверенности в том, что кто-то из офицеров мог бы заменить коменданта в работе»[278].
Характеристики генералов-легионеров были столь жесткими, что Свитальский даже не решился зафиксировать их, чтобы они не «попали когда-нибудь в неподходящие руки».
О положении дел в армии Пилсудский говорил и на совещании 7 марта 1934 года с «санационными» премьерами. Он начал с заявления, что намерен оставить пост военного министра после решения кадрового вопроса в армии. Свое намерение маршал мотивировал упадком сил и невозможностью одновременно заниматься тремя делами: внешней политикой, генеральным инспекторатом и военным министерством. Он посетовал, что и так уже запустил дела государственной обороны и единственное, что его утешает, так это то, что «хорошей внешней политикой он работает на дело обороны».
Из этих трех выступлений за неполных два месяца видно, что Пилсудского не удовлетворяло положение дел в армии, вот уже восемь лет находившейся под его безраздельным контролем. Он даже подумывал об уходе с поста военного министра, чтобы иметь больше времени для работы в генеральном инспекторате. Но в конечном счете так и не уступил ни одного из занимаемых постов ни Рыдз-Смиглы, ни Соснковскому которых считал наиболее подходящими кандидатами в преемники в вооруженных силах.
В мае 1934 года Пилсудский произвел свою последнюю самостоятельную перестановку на посту премьер-министра. Вместо подавшего в отставку Яна Енджеевича главой кабинета стал профессор археологии Леон Козловский[279]. Появление нового человека в его ближнем окружении означало, что диктатор все еще занимался расширением кадрового резерва. Именно с этим кабинетом связано создание в Польше лагеря для политических противников режима.
15 июня 1934 года в самом центре Варшавы на улице Фоксаль среди бела дня боевиком из ОУН был смертельно ранен 39-летний министр внутренних дел Бронислав Перацкий, с которым Пилсудский связывал немалые политические планы. Поскольку террорист с места преступления скрылся, следователи первоначально полагали, что покушение совершили представители одной из правых польских организаций. Но затем от этой версии отказались, и началась разработка украинского следа: выяснилось, что одним из главных организаторов теракта был 25-летний в ту пору Степан Бандера, один из лидеров ОУН.
Непосредственной реакцией на покушение стал декрет президента (его инициатором был премьер Козловский) от 17 июня 1934 года «О лицах, угрожающих безопасности, спокойствию и общественному порядку». Он предусматривал помещение в специальные лагеря в административном порядке, а не по суду людей, не совершивших преступления, но неугодных режиму Срок изоляции составлял до трех месяцев, но ничто не мешало властям повторять его несколько раз. В конечном счете был создан только один лагерь, в окрестностях известного своим не самым здоровым климатом местечка Береза-Картузская в Белорусском Полесье, на полпути между Брестом и Барановичами. За время существования лагеря его узниками были украинские националисты, коммунисты, представители других течений и партий. В отношении них широко применялись меры физического и психологического воздействия – например, время отправления естественных надобностей издевательски ограничивалось семью секундами.
Конечно, Пилсудский знал об этом декрете и созданном на его основании концлагере: Козловский обговаривал с ним эту идею в день покушения. По утверждению Лепецкого, в то время адъютанта маршала, тот согласился на эту чрезвычайную меру лишь на один год. Но поскольку этот вопрос не был напрямую связан с проблемами безопасности и будущего Польши, то он, видимо, оставил проведение в жизнь согласованного решения на усмотрение своих соратников. Не все они были убеждены в полезности такого шага. Об этом, в частности, может свидетельствовать совещание с участием Козловского, Бека, Славека, Пристора и Свитальского 2 июля 1934 года. Тогда восторжествовало мнение, что раз угрозы активных антиправительственных выступлений нет, то и с созданием лагерей торопиться не следует. Поэтому всю ответственность за осуществление декрета, согласно свидетельству Свитальского от 29 марта 1935 года, пришлось взять на себя Козловскому[280].
