26 января 1934 года они стали предметом обсуждения на пленарном заседании нижней палаты парламента. Как, видимо, и предполагали «санационные» политтехнологи, депутаты от оппозиции (за исключением одного члена фракции национальных демократов), заявив о своем несогласии с изменением конституции, покинули зал заседаний. Эта непродуманная демонстрация позволила санации совершить прорыв в конституционном вопросе. Суть использованного для этого «трюка» заключалась в принятии нижней палатой решения об ускоренной процедуре рассмотрения проекта. Действующий регламент работы сейма не оговаривал, что эта процедура не распространяется на Основной закон. Эта лазейка в отсутствие оппозиции давала возможность легко получить квалифицированное большинство участников заседания. Если бы оппозиция присутствовала на заседании, то «трюк» бы не удался. Правда, нарушения все равно были бы, но главным образом процедурного характера, поэтому можно было сделать вид, что право соблюдено полностью.
Для придания «трюку» видимости законности его организаторы В. Славек, К. Свитальский, С. Цар и Б. Подоский решили принимать не текст конституции, так как в повестке дня пленарного заседания сейма такого пункта не было, а конституционные тезисы. Чтобы продемонстрировать оппозиции свое желание играть по правилам, они даже приказали служащим аппарата парламента предупредить одного из лидеров ППС Мечислава Недзялковского, который в тот момент якобы находился в здании сейма, о том, что после обеда сейм будет принимать важное решение. Но оппозиция в зале заседаний на Вейской так и не появилась.
«Трюк» с принятием конституции прошел гладко – депутаты от Беспартийного блока единогласно проголосовали и за ускоренную процедуру, и за конституционные тезисы в качестве проекта Основного закона. Свитальский закрыл заседание, а окрыленные успехом депутаты от партии власти спели неофициальный гимн пилсудчиков «Мы первая бригада».
Окрыленные успехом авторы «трюка» тут же позвонили Пилсудскому надеясь, видимо, что он их без промедления примет, чтобы похвалить за решение вопроса, о котором он начал говорить еще до переворота в мае 1926 года. Но в ответ услышали, что он готов их видеть у себя только через пять дней. Вот как Свитальский описывает эту встречу: «Я формально доложил коменданту о случившемся 26 января. Отношение коменданта к этому факту в принципе не было негативным, но он сразу согласился со мной, что принятие конституционного закона с помощью шутки и трюка нельзя считать здоровым, и в связи с этим этот трюк следует прикрыть и нейтрализовать путем детального обсуждения и изменения в сенате... Затем поправки следовало бы принять в сейме...
Комендант возмутился, когда Славек заявил, что нужно спешить с конституцией. Комендант абсолютно так не думает и категорически советует решить вопрос о конституции на чрезвычайной сессии, чтобы избежать ее принятия одновременно с одобрением тех или иных глупых вопросов.
Комендант добавил, что единственным оправданием нашего трюка является то, что вообще конституции в истории никогда не принимались в точном соответствии с формальными требованиями... Что касается сути конституции, то комендант признался, что конституционных тезисов не читал...
Славек... даже сказал, что по причине его вовлеченности в это дело он должен будет сделать выводы. На это комендант ответил, что не следует принимать близко к сердцу то, что советует комендант, но в принципе он не собирается принимать решений по конституционным вопросам – во всяком случае, не зимой, может, летом. Лето называлось комендантом потому, что в это время он физически чувствует себя лучше.
Комендант молча выслушал мое принципиальное замечание, что нужно конструировать такое устройство, в котором бы и президент, и правительство имели максимальную свободу рук, а не создавать орган, который мог бы доставлять трудности и хлопоты исполнительной власти»[273].
Процитированная пространная запись из дневника Свитальского подтверждает, что Пилсудский не примеривал новую конституцию на себя. Ему хватало власти и при старом Основном законе. Он заботился о будущем режима, и «трюк» в сейме его вполне устраивал. Но маршал хотел, чтобы режим сохранил лицо, и поэтому порекомендовал подчиненным не спешить с окончательным принятием конституции и введением ее в действие уже на текущей сессии парламента, хотя технически это было возможно.
Эта рекомендация была воспринята окружением неоднозначно. В. Славек был сторонником быстрого решения. Вопрос о сроках стал предметом обсуждения во время совещания вечером того же дня, то есть 31 января 1934 года, у Славека с участием Свитальского, Пристора и Енджеевича, а также на встречах Свитальского с Царом и Беком на следующий день. В их ходе было решено сохранить лояльность Пилсудскому и не форсировать принятие конституции. Свитальский записал 1 февраля: «Очень коротко разговаривал с Царом. Я так убеждал его: если умеешь отступить, то исторически это конечно же будет огромным плюсом, когда станет известно, что мы, как лагерь, переборщили как в методах создания какой-то мафии с целью удержать режим, так и в процедуре проведения конституции в сейме, а вот комендант сдержал нас в нашем порыве и сориентировал нас на более спокойные и более легальные формы»[274].
В конечном счете верхушка лагеря санации вынуждена была согласиться с патроном, чтобы не вызвать его гнева. Не случайно Свитальский 31 января 1934 года, убеждая коллег прислушаться к мнению Пилсудского, говорил, что комендант может формулировать свои советы в мягкой форме, но если к ним не прислушиваются, то может сделать очень жесткие выводы.
Установки Пилсудского относительно темпов завершения работы над конституцией предопределили их неспешный характер. Принятый сеймом проект был передан в сенат лишь в конце бюджетной сессии 1933 – 1934 годов. В верхней палате санация обладала необходимым большинством в две трети голосов, что позволило ей внести в конституцию все нужные режиму поправки. Сенат завершил свою часть работы в январе 1935 года, после чего документ вернулся в конституционную комиссию сейма, а та, обсудив его дважды и не внеся изменений, передала на рассмотрение сейма уже как обычный закон, для утверждения которого достаточно простого большинства. Сейм проголосовал за поправки сената 23 марта 1935 года. Теперь конституцию должны были подписать все члены правительства и президент. И здесь возникла загвоздка, поскольку никак не могли договориться с Пилсудским, когда он как военный министр сможет поставить свою подпись. Лишь 12 апреля это удалось сделать главе МИДа Юзефу Беку, одному из немногих сотрудников, которых маршал еще принимал. Только после этого свои автографы поставили другие члены кабинета, а 23 апреля 1935 года текст конституции подписал президент. После опубликования на следующий день в «Дневнике законов Польской Республики» она вступила в действие.
Апрельская конституция (именно под этим названием она фигурирует в литературе) принципиально отличалась от мартовского Основного закона 1921 года. На первый план она выдвигала не народ, а государство, а ведущее и руководящее место в этом государстве признавала за президентом, соединяющим в своих руках «единую и неделимую государственную власть». Все избиратели делились на обычных граждан и «лучших сынов», фактически наделенных более широкими правами.
Конституция практически вводила в Польше специфическую разновидность президентской формы правления. Теперь глава государства должен был избираться всеобщим голосованием, что с точки зрения статусности уравнивало его с парламентом. При этом число возможных претендентов на пост главы государства ограничивалось двумя. Одного из них предлагало специально с этой целью создаваемое собрание выборщиков, второго – уходящий президент. Если президент своим правом воспользоваться не хотел, то тогда главой государства автоматически, без голосования становился кандидат собрания.
