Но все же в центре конфликта между режимом и сеймовой оппозицией оказались не конституционные разногласия, а вопросы более приземленные, но прямо затрагивавшие Пилсудского. В ноябре 1928 года правые озвучили проблему превышения правительством без соответствующего решения сейма расходов государственного бюджета почти на 560 миллионов злотых, из которых 8 миллионов по личному распоряжению премьера были потрачены на избирательную кампанию Беспартийного блока. Так появилось дело министра финансов Габриэля Чеховича, еще одного известного польского франкмасона. Следует сказать, что аналогичное превышение бюджетных расходов случалось и ранее, но каждый раз с разрешения сейма. Поэтому парламентарии расценили последний случай как вызов парламенту и игнорирование законных прав.
В феврале 1929 года, по мнению Пилсудского, в отместку за это бюджетная комиссия сейма урезала на 2 миллиона злотых запланированный в проекте государственного бюджета резервный фонд министерства военных дел. Это был ощутимый удар, так как из средств фонда финансировались, в частности, военные атташаты, а также военная разведка и контрразведка.
Одновременно в сейм было внесено предложение привлечь Чеховича к ответственности перед государственным трибуналом. Спустя месяц сейм принял это предложение. Пилсудский взял Чеховича под свою защиту, заявив, что это он принимал решение о превышении бюджета. Скандал получился громким, оппозиция сумела в какой-то степени взять реванш за бесконечные упреки в ее адрес в злоупотреблениях и необоснованной растрате государственных средств в домайский период, показала обществу, что все утверждения санации о том, что она пришла к власти ради морального возрождения общества, не больше чем демагогия. Правда, дело Чеховича, при всем его резонансе и усилиях оппозиции, надеявшейся с его помощью опрокинуть режим, каких-либо серьезных последствий не имело.
То же самое можно сказать и о так называемом деле Медзиньского, который в бытность свою министром почт и телеграфа растратил на личные нужды государственные средства. Затем возникла афера, связанная с поездкой премьера Свитальского в отпуск в Италию на служебном автомобиле. Как обычно бывает в таких случаях, большинство общества с интересом обсуждало коррупционные скандалы. Но какихто радикальных перемен в верхних эшелонах власти не желало, будучи не без оснований убеждено, что лучше оставить у государственной кормушки прежних сановников, уже наполнивших свои кубышки, чем допускать к ней новых, не вкусивших прелестей жизни наверху, которые тут же начнут воровать пуще прежнего.
Дело Чеховича прямо затрагивало лично Пилсудского, в 1927 – 1928 годах возглавлявшего правительство, что, естественно, вызывало его неудовольствие. И не из-за боязни ответственности (он знал, что его к суду никто привлечь не решится), а из-за нежелания выступать в качестве свидетеля перед органом, который он считал рудиментом эпохи «сеймократии». В начале апреля 1929 года диктатор объявил заменявшему Бартеля на время его болезни Славой-Складковскому, что в Польше три источника власти – президент, он сам и Бартель. И министрам нечего ходить в сейм, с которым он начинает такую же борьбу, как и с сеймом маршала Ратая.
Новую схватку диктатор начал традиционным уже для себя способом – подверг сейм жесткой словесной атаке. Первой его публичной реакцией на дело Чеховича стала статья «Глазное дно, или Впечатления больного человека от бюджетной сессии в сейме», напечатанная в начале апреля 1929 года в ведущей газете санации «Глос правды». Текст поражал своей грубостью даже тех, кто привык к непарламентским выражениям диктатора. Он был полон площадной брани и оскорблений в адрес депутатского корпуса в целом и отдельных парламентариев – самых активных участников расследования дела о перерасходе бюджетных средств. Тон статьи был таков, что все ожидали незамедлительного разгона сейма.
Но Пилсудский, который не скрывал от окружения, что он не сторонник того, чтобы избранный в 1928 году сейм просуществовал весь срок своих полномочий[241], пока что такой шаг считал преждевременным. Само по себе дело Чеховича не имело столь опасного общественного резонанса и веса, чтобы из-за него прибегать к крайней мере. Досрочный роспуск парламента в момент, когда дело еще только набирало обороты, мог быть расценен как попытка замять скандал. Да и выборы 1928 года показали, что режим не настолько популярен, чтобы надеяться на убедительную победу Ко всему прочему, кончилась благоприятная экономическая конъюнктура, польская экономика испытывала все большие трудности.
В этих условиях диктатор решился на шаг, который многие оппозиционные политики восприняли как последнюю попытку режима удержаться на плаву. Пилсудский решил сменить кабинет, заодно выведя на авансцену наиболее доверенных людей из своего кадрового резерва, сформированного главным образом из легионеров. 13 апреля 1929 года кабинет Бартеля подал в отставку. На следующий день было сформировано правительство во главе со Свитальским. Почти половина министров были старшими офицерами, в связи с чем новый кабинет его противники называли «правительством полковников». Новый премьер имел уже достаточно большой опыт государственной деятельности – последовательно занимал посты заместителя начальника гражданской канцелярии президента, директора политического департамента министерства внутренних дел, одного из руководителей избирательной кампании Беспартийного блока, министра по делам религиозных культов и народного образования. Весьма необычной представляется манера назначения Пилсудским не только министров (ранее приводился пример Славой-Складковского), но и руководителей кабинетов. Свитальский вспоминал: «В начале апреля Мосьцицкий организовал как бы абсолютно приватную встречу со мной, в ходе которой известил меня, что собирается после обращения Бартеля об отставке предложить мне миссию создания кабинета. При этом он не ссылался на договоренность по этому вопросу с Пилсудским. Но я был уверен, что Мосьцицкий не делает этого без предварительного согласия Пилсудского. Поэтому я, хотя и был этим предложением застигнут врасплох, заявил, что попытаюсь выполнить это задание...»[242]
Назначая Свитальского премьер-министром, Пилсудский как бы временно передавал ему часть своих оперативных руководящих функций в правящем лагере. Включение в состав кабинета шести военных было воспринято в обществе как свидетельство желания режима ужесточить политику в отношении оппозиции. Но сразу же показать сейму свою силу у правительства не было возможности, поскольку парламент, приняв закон о государственном бюджете, был до осени распущен на каникулы. Чтобы кабинет и лагерь санации в целом не расхолаживались, Пилсудский на встрече со Свитальским 21 апреля 1929 года указал на важность борьбы с левыми для упрочения позиций Беспартийного блока. Он также подчеркнул, что главное сейчас – это пропаганда, направленная на подрыв авторитета сейма.
Уже на следующий день Свитальский провел совещание со Славеком, Пристором, Славой-Складковским, Беком и Матушевским, первым пунктом которого был вопрос о пропагандистской деятельности Беспартийного блока. И если накануне Пилсудский давал поручение премьеру, то теперь в этой роли выступал глава кабинета. Он заявил, что, поскольку в данный момент сейм и пресса не критикуют правительство, у него «нет повода лезть на стенку. Но зато сейчас может начать свой пропагандистский марш ББ. Темой пропаганды для ББ могут быть нападки на сейм, в частности, потому, что это беспокоит правительство, затем конституционный вопрос...»[243]. Фактически это был приказ руководителю сеймовой фракции Беспартийного блока Славеку ближе всех других стоявшему к маршалу. Совершенно очевидно, если бы Пилсудский 21 апреля имел в виду только ББ, то он пригласил бы к себе его лидера. Этот пример очень важен для понимания механизма функционирования режима санации. Совершенно очевидно, что никто, не считая Пилсудского, не имел жестко закрепленного места в иерархии. Следующим за вождем был тот, через кого маршал передавал свои приказы и инструкции.
