Уже через день мы были среди вечных снегов, протаптывая в снегу траншею к гигантскому «утюгу» — скальному выступу. Несмотря на трудность и монотонность этой работы, я почти постоянно испытывала пронзительную радость — ведь везде вокруг были ГОРЫ! Ни словами, ни фотографиями не передать эту всеохватывающую ширь, этот восторг тесного соприкосновения с грандиозной скалой, разлетающимся небом, безжалостным, но мягким ветром… Уже начинало темнеть, когда мы расположились на ночлег. Принимая участие в установке палатки, что было совсем непросто из-за неожиданных порывов ветра, сменяющихся мертвым штилем, я обнаружила, что самое простое действие стало утомлять, нарастающая тяжесть в голове мешала сосредоточиться — начиналась горная болезнь. Я выбрала хорошее обзорное место в тридцати метрах от палатки, чтобы побыть в одиночестве. Абсолютно безоблачное небо. Такая тишина, что слышно, как где-то бесконечно далеко течет река, или это иллюзия? Так необычно предельно отчетливо слышать каждый звук, в обычной жизни поглощаемый окружающим шумовым фоном — свое дыхание (как, оказывается, я интересно дышу!), любое движение рукой, головой, ногой, я даже слышу, как падает снег! Кругом только вечно покрытые снегами горы, нигде ни малейшего движения, — вершины замерли, ловя последние лучи солнца… Еще мгновение спустя горы стали почти что огненными, я завороженно смотрела на игру заката и снега, и вдруг эта картина как будто поймала меня — огненная прохлада стала подниматься от кончиков пальцев по рукам, я перестала чувствовать под собой опору, в ушах возник гул, сначала едва уловимый, но стремительно нарастающий. Я хотела обернуться и позвать на помощь, но не могла оторвать взгляда от гор, а вскоре и вовсе перестала чувствовать границы тела, и уже некому было оборачиваться, — в том месте, которое когда-то было мной, теперь было нечто, гремящее огненной величественной прохладой, и в этом «нечто» каким-то чудом сохранялось МОЕ восприятие. Я не знаю, сколько это длилось, кажется, всего лишь несколько секунд. Закончилось все очень просто и быстро — как будто кто-то постепенно выключил свет, и я обнаружила, что слегка приморозила попу, и все тело немного затекло от неподвижного сидения. Значит это длилось отнюдь не несколько секунд!

Такое со мной было впервые. Я встала и почувствовала небольшую слабость, но это была приятная слабость. Похоже, мои друзья ничего не заметили, они даже не смотрели в мою сторону, будучи загружены повседневными делами, коих в восхождении — десятки. По непонятной для самой себя причине я твердо решила ничего им не рассказывать.

Как только зашло солнце, в тот же миг стало просто безумно холодно. Никогда бы не предположила, что так мгновенно изнурительная жара может смениться смертельным холодом! Мы быстро доели свой ужин, забрались в палатку и закутались в пуховые спальники, которые уже не казались мне излишне толстыми. Ночью снился какой-то ничего не значащий сон, как вдруг что-то вспыхнуло, будто зажегся яркий свет, который становился все ярче и ярче. Этот свет был со всех сторон и невозможно было спрятаться от него. Я закричала от страха, — мне показалось, что он сейчас уничтожит меня, разорвет на кусочки, и в тот же момент проснулась, подскочив на месте. Сонный голос Андрея из темноты спросил, что произошло. Я рассказала ему этот странный сон, он пробормотал, что это наверное горная болезнь, прижал меня к себе и тут же опять уснул.

Утром меня разбудил Олег, он подал крем от загара, бейсболку и лыжные солнцезащитные очки.

— Без этого из палатки никогда не выходи, даже вечером, — он разговаривал со мной как с нерадивым ребенком, и моя гордость из-за этого слегка поеживалась, ведь я еще никак не успела проявить себя, а он, похоже, был уже обо мне не самого лучшего мнения.

Горы действительно ослепляли — и в прямом, и в переносном смысле. Пылающее солнце было прямо над нами, не было ни ветерка, я начала стаскивать теплую одежду и в итоге осталась в легкой ветровке поверх футболки. Мы медленно пошли вверх, зажав в руках ледорубы. Ничто не предвещало никаких сложностей, а уж тем более — трагедии…

Кабинка подъемника гулко стукнулась и, пару раз качнувшись, раскрылась в непроходимый туман, — в радиусе двадцати метров не видно ничего, кроме каменистой почвы с редкими клочками мокрой травы, — здесь только что был дождь. Все растерянно оглядываются по сторонам, не зная, что делать в этом непроглядном облаке, которое к тому же угрожает новым дождем. На хрена мы приперлись сюда в такую погоду?

— Посидим немного в кафе, может туман разойдется? — Мне не хочется лезть в это мокрое месиво.

— Травяной чай будешь?

— Буду:)

— Что тебя так развеселило?

— Вспомнила, как Шафи мне с очень серьезным видом рассказал об одном достоинстве этого местного чая, — его собирают девственницы.

— Да? …Как же люди все-таки любят сходить с ума! Девственность вызывает особые формы сумасшествия… Никак не могу осознать, что живу в настоящем дурдоме. Да ведь тот, для кого девственность имеет ТАКОЕ значение, не может быть страстным, чувственным… Я убежден, что за таким отношением стоит ни что иное, как полная фригидность.

Хочется смеяться, но я сдерживаюсь, видя, что мое легковесное настроение не слишком сочетается с серьезностью, с которой Дэни отвечает на вопросы.

— Но это ведь не всегда наш собственный выбор — быть такими стеснительными, зажатыми, нам ведь всем навязывают определенные представления, и не так-то просто из них выкарабкаться, поэтому не думаю, что вот такие умозаключения «каковы все девственницы» имеют под собой основание. Мы все разные, каждый человек в конечном счете…

— …особая вселенная?:)

— Ну что-то вроде того, не знаю, как это сформулировать…

— Думаю, что ты просто слизала эту фразу где-то, поэтому и не знаешь, как сформулировать, не похоже, чтобы ты и впрямь об этом думала… Знаешь, обычно во мне не вызывают симпатии и интереса те, кто в каждом человеке натужно тщится увидеть вселенную; на мой взгляд это свидетельствует не о широте души, а о слащавом страхе иметь свое мнение, о тотальной импотенции, о неспособности заявлять о своих вкусах и проявлять свои желания. А что можно ждать от человека, который боится свободно проявлять свои желания, который даже не стремится к тому, чтобы искренне разобраться — каковы же они — его предпочтения? И страх этот понятен, ведь если понять, что ты хочешь, то что потом делать с желанием это получить? И «хорошо», если это желание будет соответствовать тем стереотипам, которые в тебе живут, а если нет? Придется жить либо в постоянном отравляющем разладе, либо начать делать какие-то шаги, которые могут оказаться необратимыми, а кто готов к тому, чтобы жизнь его изменилась необратимо, да еще и с непредсказуемыми последствиями? Гораздо проще засунуть свою искренность куда подальше, а на поверхности держать показное миролюбие и бесхребетную широту взглядов, выдаваемую за образец здорового экуменизма. Когда у меня хватило наконец смелости признать малую долю правды о себе, я стал еще более несчастен, чем был до этого, но я не жалею о том, что потерял и комфорт, и довольство, и успокоенность. Лучше сдохнуть, чем мирно прожить в этом всю жизнь.

Не ожидала, что вот так, в кафе, в Шри Нагаре можно встретить такого собеседника. Тут же вылезли хищные лапы — вот бы присвоить этого мальчика себе! Но сразу стало тошно — не хочу упаковать свой интерес в картонку обыденности. У меня уже выработалась аллергия на всякого рода семейственность, — когда слышу фразы типа «Они вместе уже десять лет», сразу же подкатывает отвращение — нет сомнений в том, что кем бы ни были эти люди, их совместная жизнь — торжество скуки, безразличия, серости… Да и за два года убивается все, что когда-то было живым, вдохновляющим, радостным. Опять же — не хватает решимости и искренности, чтобы признать это и разорвать отношения… Тошнит от одного словосочетания «наши отношения».

Вновь прибывшая кабинка фуникулера вываливает на траву шумную кучу молодых индусов. Страшно шумят, суетятся, поют, толкаются, — это выглядело бы естественно, если бы им было лет по десять, но быть такими в двадцать, тридцать… Ничего не выражающие лица, выпученные глаза. Хорошо хоть не агрессивные… Завалившись в кафе, они конечно же не могут пройти мимо нас с Дэни. В своей дружелюбно-наглой манере пара индусов тут же подваливают с просьбой с ними сфотографироваться. Отказываю насколько могу вежливо, но они только делают вид, что отстают, — отходят на несколько шагов и пытаются сфотографировать меня так, чтобы я не заметила. Приходится занимать такую позу, чтобы им досталась только спина. Потоптавшись какое-то время и так ничего не поймав, они вливаются обратно в свой рой.