Им владели теперь два противоречивых чувства. Страх перед грозной темнотой и любопытство. Вдруг ou наткнется там на что-нибудь удивительное, неведомое?

Любопытство побороло страх, и Леонардо стал пробираться внутрь пещеры. Но сквозь толщу темноты сюда не проникало ни лучика света. И все же он сумел в этой глухой темноте заметить, вернее, ощутить, где-то над головой нечто знакомое. Послышалось шуршание. Конечно же, эго летучая мышь. Ничего особенного, ничего колдовского.

Когда он выбрался из пещеры, ему пришлось зажмуриться. Так ослепителен показался дневнои свет, хотя у входа в пещеру было сумрачно. Неттуно заржал еще тревожней.

– Ступай поищи себе корма! – шлепнул Леонардо лошадь по крупу. И Неттуно, словно бы поняв, весело побежал к сочным папоротникам. А Леонардо, усевшись на землю, достал альбом и зарисовал вход в пещеру.

Спустя неделю на вершине красноватой скалы снова можно было увидеть склоненную голову Леонардо.

Внизу, у берега реки, на затененной ивами тропинке показался всадник. Он уже издали махал рукой.

Но Леонардо не подымал головы, его блестящие глаза не видели быстро приближающегося верхового, а ведь тот вел за собой Неттуно.

Там, на вершине скалы, золотистой вуалью рассыпались длинные волосы, затеняя бумагу, на которой уже вырисовывались очертания гор и долины с вьющейся вдалеке рекой, окаймленной ивами.

Всадник подъехал к скале.

– Нардо! – окликнул он юношу.

Отвесная скала отразила его голос. Эхо перекрыло гул быстрой реки, шелест ив.

– Нардо!

Наконец голос долетел до вершины скалы. Леонардо с досадой стал оглядываться. Потом лег на живо г и посмотрел вниз:

– Кола?! Это ты? И чего это ты вздумал мешать мне? Никколо мог бы обидеться. Но он знал своего друга, поэтому, привстав в седле, еще сильнее замахал рукой:

– Скорей, скорей спускайся! Быстро! Отец твой из города приехал. Это он велел позвать тебя. Ты сразу же поедешь с ним во Флоренцию!

– Иду! – крикнул Леонардо, всполошившись. Он уже догадывался, в чем дело.

Его рисунки накануне исчезли со с ген комнаты дяди Франческо. Бабушка не преминула шепнуть ему на ухо: отец прихватил их с собой в город.

Ровесник Леонардо, Пикколо был значительно ниже его ростом. Тем не менее с другом он разговаривал в тоне некоторого превосходства, особенно с тех нор, как вернулся из Пистои, где трое суток пировал на свадьбе. Пировать – это да, это для синьора, отец которого – богатый землевладелец, Леонардо же, сына скромного нотариуса, ждала доля ученика во Флоренции. Правда, Нардо тоже не станет чьим угодно учеником. Никколо, перед тем как поехал на поиски друга, слыхал разговор о том, что сэр Пьеро показал рисунки своего сына маэстро Андреа Верроккио и тот выразил готовность принять Леонардо в ученики.

– Ты опять размечтался? – спросил Никколо.

– Я рисовал.

– Ну, как я понимаю, тебе и впредь не придется тосковать но рисованию. Твой отец намерен тотчас же возвратиться во Флоренцию. А бабушка уже укладывает твои пожитки. Жить будешь там же, где и обучаться. У мессера Андреа.

– У кого?

– У Верроккио.

– У Верроккио?! Да знаешь ли ты, что это значит? Ведь Это знаменитый художник! – воскликнул Леонардо и обнял друга.

Никколо продолжал держаться с некоторым превосходством.

– Покажи, что ты нарисовал?

– Дома, дома! – бросил Леонардо и поспешил к лошади. Ему теперь было не до рисунка. В приливе радости он обнял за шею Неттуно. – Ну, поехали!

Лошади едва успели перейти на рысь, как Никколо осадил своего коня. Леонардо удивленно взглянул на друга а поехал шагом.

– Знаешь, – начал Никколо, – мне жаль, что ты оставляешь меня. Тебе этого теперь, конечно, не понять.

– Конечно, нет. – В глазах Леонардо сверкнула насмешливая искорка. Но правая рука его уже легла на плечи Никколо. – Мне ведь тоже тебя очень недоставало, когда ты ездил в Пистою.

– А теперь мы не увидимся с тобой целый год или, может быть, даже больше. Что ж, буду один стрелять в цель. А куда ты денешь свой лук?

– Дарю его тебе. Все равно, во Флоренцию я его не возьму.

– Ну, а когда вернешься?

Леонардо пожал плечами. О возвращении он совсем не думал.

Четырнадцатилетнее пылкое сердце влекло его во Флоренцию.

Среди оливковой рощи уже виднелись дома Винчи. Никколо остановил свою лошадь.

– Нардо! Скажи, ты останешься моим другом?

– Навеки, – с чувством сказал Леонардо и протянул ему руку.

– Навеки, – прошептал Никколо Кортенуова и вдруг указал на небо: – Гляди, перелетные птицы.

– Нет! Никогда ничего не забывай! – С этими словами Андреа Верроккио опустил руку на плечо своего нового ученика. Леонардо обернулся, и на лице его тут же погасло вспыхнувшее было негодование. Он с благодарностью и ожиданием смотрел на учителя. По его заданию Леонардо с самого полудня срисовывал вырезанные из дерева геометрические фигуры и, нужно сказать, небезуспешно. Наносимые им на гладь бумаги кубы, призмы не утрачивали своего объема, они продолжали оставаться ощутимыми телами – хоть в руки бери! Справившись с заданием, Леонардо, однако, не положил пера, которым сегодня работал весь день, а принялся украшать нарисованные фигуры цветами, увивать их необычайными дикими травами, лесными папоротниками, пока наконец на бумаге не показались заросшие обломки какого-то воздвигнутого из камней-великанов древнего сооружения.

Когда старший ученик, перуджинец Пьетро,[6] увидел эти рисунки пером, он с грубой бесцеремонностью накинулся на Леонардо:

– Откуда ты выкопал этот бурьян?

– Из памяти, – ответил Леонардо.

Перуджинец на секунду опешил, решая, как быть: ударить новичка или нет? Связываться с ним не так уж безопасно; этот ангелочек недавно один разделался с тремя учениками, когда те стали его дразнить.

Пьетро тоже дразнили – он это хорошо знал, но только за глаза. Побаивались его кулаков. И все же один из товарищей дружески предостерег его:

«Не будь, Пьетро, таким паинькой».

«Как это паинькой?» – не понял перуджинец.

Его друг пояснил: оказывается, мало того, что Пьетро слепо придерживался каждого указания маэстро – отчего в его работах, сделанных в мастерской, а также в картинах, написанных с натуры, не было ничего самобытного, – выполнив задание, он еще донимал Верроккио вопросами: так ли думал маэстро? Правильно ли он уловил мысль маэстро? Он не стеснялся спрашивать мнение Верроккио о мельчайших деталях. Не замечая насмешек товарищей, Пьетро подробнейшим образом уточнял у мастера, справа налево или слева направо повести складки на одеянии гипсовой фигуры, насколько раздвинуть занавес на окне нарисованного им интерьера. Бывало и так, что он останавливал на пороге собравшегося уже уходить Верроккио, чтобы выяснить, правильно ли он понял, что следует больше добавлять белого в ультрамарин.

А этот дерзкий новичок осмеливается своими каракулями полностью изменить все задание.

– Из памяти?! – Перуджинец еще больше рассвирепел оттого, что его грозные выкрики нисколько не подействовали на новичка – его взгляд по-прежнему оставался ясным. – Ты, ты должен все, все забыть, когда работаешь!

– И цветы?

– И цветы, и деревья, и, травы. Ты должен приступать к заданию, будто только что на свет родился!

– А как же природа? – спорил Леонардо, но теперь уже в его синих глазах сверкали молнии.

– Забудь все! Когда ты в мастерской, должен забыть все свои прежние цветочки!

– Нет! Никогда ничего не забывай! – раздался тихий голос вошедшего Верроккио, и он опустил руку на плечо новичка. – Ты же, Пьетро, – продолжал мастер, вглядываясь в рисунок Леонардо, – в другой раз думай над тем, что говоришь. Лучше бы ты указал Леонардо на его профессиональные заблуждения, чем прививать ему ложные идеи. Почему ты не объяснил Леонардо того, чему я тебя учил по фресковой живописи? Посмотрите, ребята! – К ним подошли еще трое учеников. – Замысел Леонардо можно считать правильным. Совершенные геометрические фигуры он решил оживить, сочетая их с еще более совершенным, более разнообразным растительным миром. А вот с осуществлением тут вышла неувязка. Что до кубов и прочих фигур, то в общем он правильно передал перспективу…