Ответа на этот вопрос у Леонардо не нашлось. Но он чувствовал, что бабушка в чем-то неправа. Когда однажды он поведал свои сомнения отцу, сэр Пьеро снова только улыбнулся.
«Да, конечно, все это не так просто. Я имею в виду твои сомнения насчет сути искусства. Но в данный момент мне, к сожалению, не до этого, я спешу».
Да, сэр Пьеро вечно спешил. Особенно с тех пор, как не стало его жены. За это время он провел в родном доме в общей сложности, пожалуй, не больше половины одного дня. Он по целым неделям оставался во Флоренции и даже в воскресные дни выискивал себе в городе все новые и новые неотложные дела.
Что касается деда Антонио, то, как зорко ни глядел он вокруг себя на мир, как точно ни определял состояние виноградных гроздей на побегах, качество и сочность их плодов, при виде серых линий на белой бумаге только подслеповато моргал. Накопленный им богатый жизненный опыт был тут неприменим, давать внуку советы или наставления в этой области он не мог.
Таким образом, Леонардо не к кому было обратиться за помощью, разве только к дяде Франческо. Но его суждения казались мальчику слишком замысловатыми. Он говорил, например, так:
«Посмотри-ка на эту черешню. Хороша! – восклицаю я, когда вижу ее впервые, и это первое впечатление уже неизменно. Хороша, потому что нравится мне. Я могу объяснить, почему. Потому что она щедро плодоносит, потому что ствол у нее прямой, крона пышная, ветви крепкие и умело подрезаны. Но что я могу сказать о рисунке, сделанном с дерева? Что рисунок хорош, потому что мне нравится. И только потому. Ведь это нарисованное дерево плодов не дает, его срубленными ветвями мы растапливать печей не сможем, прививать его нельзя, птица в его листве не отдохнет, если только не возьмешь да не пририсуешь туда дрозда… Но почему мне рисунок нравится? Возможно, моя провинциальная ограниченность мешает мне ответить на этот вопрос… Возьмем теперь другой пример! Лист, который ты нарисовал бабушке. Лист каштана, где тобой выведена каждая прожилка. Я вижу: он совсем как настоящий. Начать сравнивать? Излишне. Знаю, ты был добросовестен и точен. Тем не менее рисунок этот мне все же не нравится. Лист просто скопирован тобой, и, разумеется, доказывает ловкость твоих рук. Но, глядя на него, я не ощущаю живого листа, я не чувствую, что ты любил изображаемое. Да, да, для того, чтобы назвать рисунок прекрасным, он должен внушать нечто такое…»
Подобные разговоры отнюдь не проливали света на непонятное, не рассеивали сомнений. Но они наталкивали на мысль, что есть вопросы, на которые нельзя ответить одним словом: да или нет. Вернее, над ними следует хорошенько подумать, пока найдешь подходящий ответ, что Леонардо и делал. Инстинктивно он стремился все постичь, все объяснить. Рисование было наиболее подходящим способом подчинить своей воле окружающий мир. Воля эта, однако, в нем еще не окрепла. Укреплять ее – это он уяснил себе – можно исключительно стремлением к правде. Ему знакома была известная латинская пословица, ее не раз он слышал от своих домашних: «Лгуна легче поймать, чем хромого пса».
И Леонардо гнал прочь от себя ложь. Но не будет ли ложью умалчивание о чем-либо? К тому времени, как он достиг Винчи, нашелся и ответ: да, будет.
И он чистосердечно рассказал дома обо всем пережитом в пути. Конечно, он рассказал это не сразу, не тотчас же по прибытии, а дождался, когда за ужином собралась вся семья, рассчитывая в случае чего на заступничество дяди Франческо, а в крайнем случае, и деда. Он предвидел, что защитники понадобятся. Бабушка Лучия, как и следовало ожидать, сразу же начала плакать и сокрушаться. Но вот обращенный к всевышнему монолог ее оборвался: на пороге стоял сэр Пьеро.
Леонардо едва узнал отца, который снял траур, облачившись – пожалуй, с излишней юношеской поспешностью – в модный бархатный камзол фисташкового цвета и такой же плащ.
– Вот и правильно, сынок. Год скорби миновал! – вздохнула бабушка, сразу забыв так взволновавший ее перед тем рассказ внука. Теперь она допытывалась у сына, что нового, есть ли надежда сменить печальную участь вдовца на более приятную?
– Это не к спеху! – отшучивался сэр Пьеро. – Сначала мне хотелось бы наладить как следует дело своей флорентийской конторы.
Леонардо нисколько не интересовала техника заключения контрактов, да и деятельность нотариуса вообще. Такое же отношение к этой профессии было и у деда, который нарушил традицию многих поколений семьи – отверг правовые науки, ведущие на стезю нотариуса, и вернулся к земле. Его примеру последовал и дядя Франческо, которого даже любимая астрономия не смогла заставить изменить земледелию.
– О чем опять размечтался? – спросил как-то отец у Леонардо, когда они сидели в саду.
Леонардо смотрел на ласточку, которая выпорхнула из-под стрехи и, мелькнув, взмыла высоко в небо.
– Хочу летать, как птица, – проговорил он.
– Летать? – громко рассмеялся отец.
– Что же, наука обладает крыльями, – тихо вставил дядя Франческо. – А у древних – и искусство тоже.
Сэр Пьеро при этих словах снисходительно пожал плечами.
Но то обстоятельство, что сын его «помешался на рисовании», навело сэра Пьеро на размышления. Он переговорил по этому поводу кое с кем во Флоренции. Побывал у самого маэстро Верроккио. И теперь, когда сонный Леонардо ушел спать, сэр Пьеро собрал его рисунки, которые бережно хранились у дяди Франческо.
– Утром я возвращусь во Флоренцию. Возьму с собой Это добро. Пусть решают сведущие люди, сможет ли мальчишка добиться чего-нибудь на подобном поприще. Ведь, в конце-то концов, и эта профессия вполне подходит знатному человеку. Между прочим, я привез и Леонардо новую куртку. Ему тоже нора снять траур. Бедняжка Альбиера! – вздохнул он, но отец его, старый Антонио, отвернулся, почувствовав фальшь.
В самом деле, сэр Пьеро как раз накануне обратил внимание на юную дочь одного из своих флорентийских коллег, всеми почитаемого сэра Джованни Ланфредини…
За окном пронеслись две летучих мыши.
– Пойдемте-ка спать, – поднялся дед Антонио.
Вскоре дом да Винчи погрузился в глубочайший покой ночи.
– Я провожу вас немного, отец, – предложил утром Леонардо, при этом он весело похлопал Неттуно по шее.
Чалый сэра Пьеро в полной сбруе рыл копытом землю у садовой калитки.
– Смотри, чтоб сразу домой, – вздохнув, предостерегла Леонардо бабушка Лучия.
Да только напрасно.
Когда у восточных ворот отец простился с Леонардо, он, вместо того чтобы возвратиться домой, у первой же развилки тропы повернул на юг и вскоре добрался до тенистых скал. Здесь Леонардо с интересом стал оглядываться. Заметив невиданную им до сих пор породу мха, он вырезал кинжалом маленький квадратик и опустил в суму. Надо будет показать деду. Среди скал он вел лошадь под уздцы. Что-то тянуло, влекло его вниз по каменистой, постепенно расширяющейся тропе, с обеих сторон окаймленной веерообразными папоротниками. И вдруг перед ним открылся темный зев пещеры.
Леонардо остановился. Ему еще не приходилось видеть пещеры с таким широким сводчатым входом. Какой же огромной должна быть она внутри. Там, внизу, в долине Арно, есть, правда, пещера в таком роде, о ней еще в детстве он слышал, что это – обиталище ведьм. Но у той пещеры вход узкий, хотя внутри она сразу же расширяется, и конца ей не видно.
Вход же в эту пещеру широкий, прямо как портал луккского собора. Вместо небольших, рельефно выступающих по сторонам его обломков, Леонардо чудились статуи святых. Когда он подвел Неттуно к пещере, лошадь громко заржала.
Что это она почуяла? Что ей померещилось?
Сжав рукоять кинжала, Леонардо отпустил поводья и медленно двинулся вглубь.
Но какое разочарование! Всего несколько шагов, и широкий сводчатый вход как бы внезапно сузился. Перед Леонардо была совсем небольшая щель… Он с трудом протиснулся в нее. Тут оказалось темно, оттого что пещера круто поворачивала, Леонардо coгнулся, опираясь сжавшей кинжал рукой о колено.
