– Ты чересчур жесток, Леонардо, – капризно промурлыкал Аталанте. – Сначала до смерти запугиваешь пас, рисуешь нашему воображению всеобъемлющее пламя, а потом стараешься доказать, что твое адское предсказание должно снискать впоследствии благословение папской консистории. Признаюсь положа руку на сердце: до сих пор судьба земли – даже в настоящее время, когда на пей живут еще люди, – не интересовала меня. Думаю, ее хватит на те несколько сот лет, которые я собираюсь прожить. А там…

– Да поможет вашим душам, дети мои, да спасет их благословение христианской церкви.

– В этом вы правы, святой отец! – закивал Аталанте с крайней серьезностью, но в глазах его уже вспыхивали плутоватые огоньки. – И, поверьте, поскольку я имел честь узнать вас, святой отец, как радушного хозяина, то в доказательство вашей правоты я рассказал бы случай, происшедший с одним из товарищей мессера Леонардо по кисти. Но ввиду того, что вы священнослужитель, к сожалению…

– Неужто настолько щекотливая история? – засмеялся священник.

– Ну что вы! Будь это так, разве я посмел бы изложить ее при моем друге Леонардо? О, святой отец, вы не знаете еще, какой это человек! Он потупит глаза, как стыдливая девственница, и способен покинуть даже самое веселое общество, лишь бы не слушать двусмысленностей.

– Оставил бы ты свои жалкие остроты при себе! – махнул рукой Леонардо.

– Ну а как же все-таки та историйка? – потирал руки священник. – Чтобы рассеять ваши сомнения относительно меня, напомню вам то, о чем уже говорил: десять лет прослужил я капелланом во Флоренции. И хотя то было давно, но память этих лет я храню и здесь в своих привычках. Будучи покорным, смиренным слугой бога, в то же время откровенно скажу вам: страсть люблю всякие такие анекдотики…

– И даже те, в которых жарко приходится служителям бога? – оскалил зубы Аталанте.

– О, сын мой! – И священник поднял глаза к потолку. – Есть множество таких поучительных рассказов, в которых священнослужителей выставляют в смешном свете. Но, поверь, и святой отец иной раз любит всласть посмеяться. Впрочем, согласно священному писанию, служитель бога по воле всевышнего может даже совершить проступок, однако если он хранит в своем сердце любовь к ближнему и благие намерения, то…

– Ну уж так и быть, расскажу ту историю. А то боюсь дальнейшей оттяжкой вынудить доброго хозяина к проповеди. Настоящий же момент для этого совсем не подходящий: чулки у меня мокрые, хоть выжимай, да и одежда тоже, вот и не знаю, раздеться ли мне донага или не раздеваясь испускать пар, словно удобренная земля под летним солнцем.

– Как хочешь, сын мой! Только начинай! Не мне держать ответ за всех священников.

– Как раз об одном из святых отцов и пойдет речь. Дело в том, что его окропили… только не святой водицей… – И Аталанте шлепнул себя по бедрам.

Леонардо предостерегающе поднял палец.

– Я об одном прошу тебя, друг мой, давай без вычурностей, без лишних слов, которые ты так любишь. Расскажи сжато, самую суть. Поверь, в сыром виде это сейчас более уместно.

– Вы говорите, окропили чем-то другим?… И такое бывает? – Внимание священника было приковано к Аталанте, который пай-мальчиком встал подле друга и, склонив голову, как на экзамене, заговорил:

– Случилось это в Тоскане. На земле искусств. Один священник в день страстной субботы решил обойти свой приход, чтобы окропить снаружи дома мирян святой водой. Но, увлекшись, стал заходить внутрь домов и там усердно распылять святую влагу. Придя в мастерскую одного художника, он щедро опрыскал между прочим и несколько его картин. Художник, не на шутку рассердившись, спросил, для чего тот смачивает его картины. Святой отец пояснил, что Это так принято, что кропить – его обязанность и что напрасно художник сетует, ибо, освятив картины, он сделал добро. А за добро следует платить добром еще большим. Ведь и господь так обещал, что за все содеянное на земле добро воздаст сторицей. Художник, затаив злобу, молча дождался, пока священник выйдет. Тогда, высунувшись из окна, он обдал его целым ведром воды. «Вот же тебе, – крикнул он, – стократное воздаяние, о котором ты только что разглагольствовал. Да снизойдет на тебя стократная благодать за то, что ты своей святой водицей едва не загубил мои картины!»

Аталанте снова поклонился, как школьник, который ответил урок.

– Есть же такие слабоумные святые отцы! – сотрясаясь от смеха, говорил хозяин. – История эта мила. Я сам ее расскажу кое-кому. Конечно, не священнику соседнего села, ибо это безобидное существо непременно спросило бы: что тут смешного? Пастве своей, разумеется, тоже не расскажешь, а то что она будет думать о тебе! Но если ко мне приблудится – вот как вы сегодня – какой-нибудь милый путешественник, скажем флорентийский торговец или болонский врач, или, может быть, венецианский певец, то позволь мне, сынок, рассказать им тоже, пускай посмеются. – А для чего вам мое позволение? – осведомился Аталанте. – Ведь я сам знаю этот случай понаслышке. И слыхал я о нем не от кого-нибудь, а от благочестивого художника.

– Кто же это?

– Да вот. – Аталанте указал на Леонардо и отвесил земной поклон. Но, почтительно расшаркиваясь, он вместо шляпы с перьями размахивал своим высыхающим чулком.

– Ну, в таком случае, мне еще интересней будет рассказывать другим, – заметил священник и подмигнул. – По крайней мере, гость сразу узнает, что, ступив в мою скромную деревенскую хижину, его нога уже коснулась тосканской земли…

Тосканские виды остались далеко позади. Понемногу рассеивался обоз. Большинство повозок держало путь на Мантую, туда же направлялся синьор Ботто, несколько торговцев под охраной наемных солдат направлялись в Феррару. Леонардо и Аталанте могли снова занять свои места в дормезе, который теперь уже в одиночестве катился по долине По в сторону захода солнца.

В Модене они не предполагали дожидаться, пока соберется новый обоз, идущий в Милан, но и не особенно торопили возницу. Друзья наслаждались новизной, даруемой путешествием, то и дело останавливались, жадно рассматривая незнакомые места, города. Они вглядывались во множество интересных лиц, вслушивались в диалекты, наблюдали неведомые им прежде обычаи, да и на отдых не жалели времени. Модена, Реджо, Парма, Пьяченца – каждый из этих городов обещал заманчивый привал, и, поскольку в деньгах друзья недостатка не ощущали, они не были склонны сокращать отведенную на переезд неделю.

У Пьяченцы они переправились через широкую североитальянскую реку. Дольше чем на двое суток нельзя было уже оттягивать прибытие в Милан. Ретивые флорентийские лошадки с лоснящейся серой шерстью не переутомились: слишком часты были привалы. Погода стояла ясная. Несмотря на позднюю осень, день все еще хранил в себе тепло, и нашим путешественникам отлично дремалось под мягкими лучами солнца.

Они, по-видимому, находились уже недалеко от Павии, знаменитого университетского города Миланского герцогства, когда Леонардо у одной извилистой реки велел кучеру остановиться. Его давно интересовал вопрос образования Русел рек, проблемы различных сооружений на реках, и он теперь внимательно изучал замысловатый путь реки, разорвавшейся здесь, на равнине, на несколько рукавов. Пока двое молодых людей взбирались на холм, возница-тосканец, приговоренный к безделью, беспечно задремал, убаюканный нежной лаской солнца. Вожжи и кнут, однако, он продолжал сжимать в руках, как будто дорога в царство сновидений тоже требовала осторожности, бдительности.

С реки Леонардо перевел взгляд на возвышавшийся чуть поодаль лес. Хотя ветер утих и природа казалась застывшей, деревья продолжали ронять свои прекрасные, желто-пламенные листья.

И вдруг Леонардо увидел, что из осеннего леса стремглав выбежал человек. Оглянувшись и заметив людей, он тут же скрылся. Но вскоре снова показался. Теперь человек бежал прямо к ним.

Леонардо коснулся руки Аталанте.

– Смотри!