Из Синьории Леонардо поспешил прямо к Тосканелли.

Воспроизведенная карта при содействии банкирского дома Пацци через две недели уже была в Генуе. Карта была скопирована Леонардо.

Работал он с особым рвением: «Эх, взглянуть бы и мне на конную статую мудрого императора Марка Аврелия, – размечтался Леонардо. – Вот бы отправиться вместе с Никколо на эллинские острова!»

Но он гонит прочь мальчишеские грезы. Теперь это невозможно. Им начато сразу две картины в мастерской мессера Андреа. А рельеф с изображением лошади, уже почти готовый, ожидает прихода заказчика.

Да, лошадка эта тоже имеет свою историю.

Случилось это месяца два назад, в один из воскресных дней.

Верный старой привычке, Леонардо в одиночестве гулял по окрестностям города. Рано утром он поднялся к фьезольским виллам и, отдавая дань старине, в отличном расположении духа заглянул в сад одной из вилл, где, согласно преданию, более ста лет назад развлекалась пикантными историйками компания юношей и девушек, сбежавших в 1348 году из Флоренции от эпидемии чумы. Эти забавные рассказы тут же брал на заметку маэстро Боккаччо. Леонардо с улыбкой вспоминал теперь некоторые из них.

Лето стояло в своей буйно-зеленой красе. Леонардо достал альбом для эскизов. Но рисовать принялся не знаменитую виллу и не беседку, в которой озорная молодежь некогда смеялась над смертью и где сейчас потягивался сонный черный кот. Повернувшись лицом к соседнему полю, он запечатлел унылую корову и отдыхающего неподалеку ослика.

Пастушок играл на свирели, и Леонардо казалось, что нынче вовсе не воскресенье, праздник христиан, а веселое утро в античном мире, где сам он – безмятежный язычник, подглядывающий за Паном, который выманивает очаровательные мелодии из пастушьей свирели.

Вскоре смолкла музыка идолопоклонника Пана. В тишине нежилась согретая солнцем земля, вокруг царил безмятежный покой. Даже ветерок, и тот отдыхал. Вдруг в небе показалось черное пятно – над головой парила птица. Вот она с распростертыми крыльями бросилась неподалеку от Леонардо на землю. Может быть, это был ястреб, а может, другой крылатый хищник. Леонардо тут асе представил себе, как тот терзает, рвет горбатым клювом свою жертву. У Леонардо даже мороз пробежал по коже. Но отвести взгляда от хищника он не мог. Птица с несчастной жертвой – беспомощным зайчонком в когтях – уже взмывала ввысь. Пока можно было различать птицу, Леонардо провожал ее глазами, наблюдая за равнодушными взмахами ее крыльев.

Потом он что-то отметил на полях альбома с помощью своих особых условных знаков. Собственно, это было всего-навсего зеркальное изображение слов – для Леонардо не составляло труда так писать: будучи левшой, он писал справа налево.

Затем он встал, стряхнул с себя истому и зашагал дальше. Миновав ряд вилл, обошел город и, следуя по пути солнца, пошел на запад.

Обед его был скромен: несколько фиников и краюшка хлеба. Когда ему захотелось пить, он постучался в хибарку виноградаря.

Дверь вскоре отворилась. На порог вышла старая женщина. Взглянув на путника, она в ужасе всплеснула руками и замерла; безмолвно вздрагивая, она слушала молодого человека. Леонардо ласково пытался успокоить ее: зачем же пугаться, он просто хотел попросить воды.

Губы старухи дрожали. Едва владея отказавшими от страха руками, она покрывала грудь крестным знамением.

– Ну чего вы меня боитесь? – мягко спросил Леонардо. Наконец, с уст старухи слетели слова:

– Нет, не боюсь я. Ко всем ведь приходит смертный час. Пожила – и хватит.

– Вы, верно, принимаете меня за разбойника с большой дороги? – засмеялся Леонардо, но, увидев обезумевший от страха взгляд старухи, теплым словом уговорил ее успокоиться.

Наконец она призналась в том, что вызвало в ней такой страх.

Старуха испугалась невиданной красоты гостя, сверкавшего золота волос его непокрытой головы, стройного стана и, может быть, даже чересчур красивого одеяния из небесно-голубого шелка.

– Я приняла вас за ангела. – Старуха опустила глаза. Она была одна дома, сын ее – виноградарь – уехал в Фье-Золе. Вот старуха и решила: очевидно, именно этого момента выжидал всевышний, чтобы призвать ее к себе. – А в нашем стариковском понятии, – поясняла она, – образ ангела смерти уже не темный и страшный, а именно такой прекрасный, как ты, сыночек.

Леонардо растроганно улыбнулся.

Его не впервые называли ангелом, более того, один из друзей увековечил Леонардо в образе архангела Михаила.

Но сейчас он совсем не походил на держащего палаш архангела. Это был попросту красивый молодой дворянин. Беседуя со старой женщиной, он небрежно играл рукоятью кинжала. Эта рукоять – остаток подарка синьора Чести. Сломанный в пещере во время сражения с камнем клинок был заменен другим. Ножны, те же луккские ножны, казавшиеся когда-то столь прекрасными, слегка поблекли от времени. Леонардо подумывал о том, чтобы сменить и их. Он любил новые, красивые вещи. А денег не хватало. Правда, он порядочно экономил на питании, редко позволяя себе что-либо кроме овощей, фруктов, хлеба. Он привык к растительной пище, вернее, вынужден был привыкнуть. Отец, с тех пор как вновь женился, вовсе перестал ему помогать, хотя контора его как никогда процветала…

«Ангела», который, как выяснилось, явился вовсе не за тем, чтобы приглашать в рай, а просто, чтобы напиться, старуха усердно угощала теперь вином, притащив целый кувшин из погреба. Леонардо пил молча, утоляя жажду и слушая рассказ хозяйки о жизни сына: он вдовец, ищет теперь новую жену. Сама она, мать, побаивается: кто знает, какова будет невестка? Поладит ли она с ней?

Тени стали длинными, и Леонардо любезно простился.

У ручья он разулся и перешел его вброд. Прохладная вода приятно освежала усталые ноги.

На другом берегу он растянулся на траве и стал рисовать гостеприимную старушку. Раза четыре он начинал и бросал с досадой работу. Хотелось запечатлеть выражение страха на ее лице, леденящий ужас, проглядывавший из-за смирения перед неизбежным, беспомощно шевелящиеся немые губы. Но на бумаге получалось лишь жалкое искажение.

Он в раздумьи перебирал листки альбома, разглядывал наброски головы и искал: в чем же ошибка? Детально разобрав рисунок, Леонардо находил ошибку, тем не менее рисунок снова получался карикатурным.

«Я должен рисовать с натуры», – подумал Леонардо. Но тут же, как бы опровергая эту мысль, принялся рисовать по памяти. Перед ним на бумаге появился кудрявый юноша с точеным носом. Леонардо словно вдохнул жизнь в давно ушедшего с земли грека. Ему вдруг стало неловко. Юноша был похож на него самого.

Недовольный, он пустился в путь, поспешно шагая по тропинкам виноградников. Быстрая ходьба развеяла досаду.

«Урожай будет отличный», – решил Леонардо.

Резво, как в детстве, сбежав по южному склону горы, он заметил группу вооруженных мужчин с взволнованными лицами. На всякий случай Леонардо нащупал кинжал.

На дороге возбужденно спорили семь всадников, затем, спешившись, беспомощно стали топтаться около крытой брезентом повозки. Форма этой кибитки показалась Леонардо необычной.

Он не мог разобрать ни одного слова из темпераментной, странной речи этих людей.

Чужеземцы не обратили никакого внимания на появившегося метрах в двадцати – двадцати пяти от них юношу.

Леонардо, заинтересовавшись, медленно направился к группе спорящих. Подойдя ближе, заметил, что у повозки лежит лошадь. Коренастая гнедая лошадка. Она двигала дрожащей шеей, пытаясь поднять породистую голову. Но, как ни напрягалась сама, как ни силились помочь лошади люди, встать ей не удавалось.

«Нога, что ли, сломана?» Леонардо с сочувствием глядел на мучившееся животное.

Упавшую лошадь ласково уговаривал, подбадривал юноша в красном доломане и украшенной перьями цапли шапке. Наконец, он опустился рядом с гнедой на колени и, что-то бормоча, стал поглаживать гриву лошади.