– Ite missa est!

В то же мгновение сверкает кинжал и раздается крик Джулиано Медичи. И вот он уже лежит, пронзенный клинком Бандини.

Лоренцо вскакивает. Из-за алтаря выбегают двое облаченных в ризы священников. В руках у них высоко занесенные кинжалы. Один из них стремительно опускает оружие. Руку Лоренцо заливает кровь, но он отбивается от заговорщиков и, закрыв бархатным плащом раненую руку, кидается прочь. Свободный конец плаща вьется, волочится по земле, алой полосой обозначая следы. Он замечает, что один из священников падает, – предназначенный для него, Лоренцо, клинок тот по неловкости вонзил в собственное бедро. Он видит, как мимо него проносится Якопо Пацци. В руке его тоже блестящий кинжал.

Лоренцо уже почти добрался до ризницы, когда Бандини, отскочив от раненого Джулиано, бросился к алтарю и, оттолкнув кардинала, пустился вдогонку за старшим Медичи. Под куполом собора гулко отдавались крики возмущения, протеста, негодования. Но оружие продолжало звенеть. Франческо Пацци в который раз уже вонзал нож в умирающего Джулиано:

– Издыхай, собака! – словно обезумев, приговаривал он.

Единомышленники теперь окружили его кольцом, так как в руках сторонников Медичи также засверкала сталь.

Лоренцо, достигнув ризницы, из последних сил налегает на ее тяжелую дверь. Кто-то мчится за ним следом, он уже слышит чье-то дыхание. Враг? Друг? Дверь поддается, и Лоренцо падает в ризницу. За ним вбегает поэт Полициано. Они вдвоем с трудом задвигают железный засов.

Тщетны попытки Бандини взломать дверь. Весь собор сейчас единый вопль. Из общего гула выделяются лишь отдельные возгласы, но возгласы эти – не за Пацци.

– Palle! Palle![23] – гремит девиз рода Медичи.

Бандини чувствует, что ему пришел конец. Лоренцо спасся. Прячась за подпирающие ризницу колонны, он сливается с темнотой. Выскользнув в дверь, бежит на колокольню вверх по ступенькам. Задыхается. Еще один пролет. Еще. Еще.

В слуховые окна вливается вой толпы. На площади происходит столкновение противников. Удастся ли группе Монтесекко удержать толпу? Но какое ему теперь до всего этого Дело? Здесь, здесь на ступеньках не слышны голоса. Это теперь – главное! Не слышны голоса? Чу! Что это? Гудит воздух, звенят стены, все вокруг содрогается. Но этот грохот не похож на людские крики, это, скорее, небесный гром. Что такое? Гроза? Нет. То неистовствуют колокола. Ну да все равно! Оглохнуть, так оглохнуть, лишь бы жить! Жить! Там, наверху, его искать не будут. Добравшись по приставной лестнице до последнего яруса, он падает под качающиеся колокола.

Затыкает уши. Не помогает. Он рычит, безумствует. Кажется, лопнули барабанные перепонки. Раскалывается на части голова!

Он закутывает плащом голову и, оглушенный, корчится, извивается на камне, словно ворох колышимого ветром тряпья.

Как было условлено, пизанскому архиепископу Франческо Сальвиати еще во время мессы следовало вместе со свитой направиться к дворцу Синьории. Очевидно, он переступил порог дворца как раз в минуту нападения.

Находившиеся при исполнении служебных обязанностей советники в недоумении поспешили ему навстречу. Посещение это казалось им весьма странным. Да и сам архиепископ держался необычно. Он во что бы то ни стало желал проникнуть в секретный отдел. Туда, где хранились печати.

Один из советников, почуяв недоброе, быстро удалился, чтобы послать в собор курьера, и, подняв на ноги охрану, приказал закрыть ворота.

Свита архиепископа состояла примерно из двадцати человек, но лишь половину из них можно было принять за священнослужителей. Остальные были похожи, скорее, на беспощадных наемников. В мгновение ока возле каждого из свиты оказалось по два вооруженных стражника.

– Что все это значит? – возмущается архиепископ.

– Что все это значит? – спрашивает, в свою очередь, главный советник Валлентини, указывая на кончик шпаги, мелькнувшей из-под рясы одного из священников.

По его знаку охрана Синьории тут же разоружила ошеломленную свиту.

– Ваше преосвященство будет в безопасности, – говорит Валлентини, раскрывая окно.

– Убили Медичи! Да здравствуют Пацци!

Это внизу горланят люди Альмиари. Они хотят взломать дверь.

До архиепископа доносится резкий голос Монтесекко:

– Вы там, ваше преосвященство?… Почему не впускаете нас, собаки?

– Что это, заговор? – спрашивает Валлентини, подходя к Сальвиати и дергая его за лиловую сутану.

– Не смей прикасаться ко мне!

– Можете считать себя арестованным республикой.

– Арестованным? Я? За что? – И Сальвиати, подобрав подол своего облачения, кидается прочь. Ему удается выскользнуть.

Внизу дрожит парадная дверь. По ней бьют ломами, дубинами. Это свои. Там ждет его избавление.

И архиепископ стремглав бежит вниз по лестнице.

Наконец, дверь поддается. Охранники отскакивают в сторону под натиском толпы.

– Palle! Palle! Смерть предателям! – кричат ворвавшиеся.

«Это же враги!» – ужасается архиепископ.

И в самом деле, это были горожане Флоренции, с оружием в руках шедшие на заговорщиков. Возмущенная толпа смела горстку дворянских палачей.

– Palle! Palle! Смерть изменникам! – Народ с криками негодования устремляется вверх по лестнице. А вот и архиепископ. Он, повернувшись, бежит обратно по ступенькам, по которым только что спускался.

Но наверху стоит Валлентини.

– Заговорщик! – Он указывает на архиепископа. – Хотел занять дворец!

Ответом явился гул множества голосов. Это уже гибель.

Вдруг люди расступаются. Три человека несут изуродованное тело. Его волокли по камням мостовой от собора до Синьории.

– Вот убийца!

Лицо Франческо Пацци неузнаваемо.

– Palle! Palle! – От этого крика в жилах стынет кровь.

Труп Пацци вешают на окно. Архиепископа Сальвиати хватают живым и, пока наверху заседает собравшийся наспех совет, на шею ему набрасывают веревку. Вскоре и он повис на оконной решетке дворца Синьории.

Заговорщиков изловили. Якопо Пацци был убит, капитан Монтесекко брошен в темницу. Это он дал затем показания против изменника ландскнехта Сальвиати. Фронзо принял яд, Альмиари повесили рядом с трупами братьев Пацци и архиепископа.

С двумя священниками толпа расправилась в соборе, закрылась дверь флорентийской темницы и за самым юным кардиналом, любимым племянником папы.

И только Бандини, убийцу Джулиано, не могли нигде найти.

Вооруженные солдаты Синьории прочесали все дворцы. Лоренцо Медичи хотел добить своих врагов. Было арестовано восемьдесят человек, представителей городской знати. Потерявшая своих лидеров партия дворян сразу сошла со сцены Флоренции.

Была выловлена большая часть людей Монтесекко и Бандини, мало кому из них удалось спастись.

Продолжая облаву, ландскнехты взялись и за проверку домов рядовых горожан. Всех заподозренных вызывали в Синьорию. Подозрительным считался всякий, кто принимал в последнее время у себя посторонних или показывался в их обществе вне дома.

Перед следователем теперь стоял и Леонардо.

– Кто он? Сын давнишнего изгнанника Кортенуова? – допрашивали художника о Никколо. – Что он хотел? Для чего посетил вас? Ах, он состоял на службе у заговорщика Чести?

Протокол допроса попал в руки Лоренцо Медичи. И, хотя в нем не заключалось данных, говоривших о виновности Леонардо, взгляд владыки Флоренции как будто слегка помрачнел.

В то же утро он получил и письмо, в котором речь шла о том же мессере Леонардо. Письмо было анонимное, в нем приводились слова художника, якобы заявившего, что он не любит, когда вешают.

– Я тоже не люблю, – пожал плечами Лоренцо Медичи. – По крайней мере в принципе. – И он поднес строки поближе к глазам. Почерк показался знакомым.

Недавно ему довелось читать вдохновенное послание, в котором автор желал ему счастья. Это тот же сочинитель. Одна рука писала оба письма.

А то, первое письмо было от Сандро Боттичелли.