Бог с тобою, мой хороший, мой родной.

Ты постой еще немножечко со мной!

Ты уверен, что ты каменно-стальной.

Не изведай же вовек, что ты иной».

Из поэтических грез меня вырвал резкий голос Анастасии. Впрочем, гневалась она не на меня. Я сидела в домике, а благородная Бэби слонялась по двору, дабы не мешать. Я бы предпочла творить под открытым небом, однако подруга меня не пустила, мотивируя поздним часом, последними опасными событиями, а также моей полной невменяемостью во время сочинительства.

— Что значит — передумала? — оказывается, красавица умела говорить отнюдь не флегматично, а очень даже темпераментно. — Я что тебе, простая, чтобы меня дурить? Не получишь теперь ни копейки, поняла?

— Ну, конечно, — радостно отозвалась Ирочка. — Мне и не надо. Я помогла тебе просто так, бесплатно. А если тебе очень надо… Арсенюшка, если ей очень надо, может, я еще ей помогу? За просто так. Если она сама не привыкла… и если ты не возражаешь…

— Нужна мне твоя помощь! Ни причесать толком, ни одеть! Косорукая! А я еще собиралась подарить тебе свое старое парижское платье!

— А мне не надо, честное слово! Да мне оно и не подойдет. Будет тесное и длинное. Мне муж тоже подарил платье из настоящего бутика. Черное и на бретельках. Красивее не бывает!

Я вышла на крыльцо, чтобы показать Бэби, что плацдарм свободен.

— Киса показала когти, — шепнула мне на ухо она.

Впрочем, Анастасия тут же вернулась к привычной томности и одарила двор роскошной улыбкой. Все понятно — из темноты появился Митя.

— Получилось? — не обращая внимания на красавицу, спросил меня он. — Я просто в нетерпении. И Арсений, похоже, тоже. Ты ведь тоже поклонник Олиного таланта, правда?

— Несомненно. Мы с Ирой тоже ждем.

И я спела. Правда, немного мешало присутствие Анастасии, но, возможно, оно же и стимулировало меня. Видимо, пела я, как никогда. По крайней мере, Ирочка расплакалась и бросилась к мужу на шею, а тот принялся нежно ее утешать.

Я протянула Мите гитару.

— Как жаль, что вы, синьорина, не поете, — словно не замечая меня, обратился он к своей прекрасной соседке. — Вы бы это делали безукоризненно — таков уж ваш стиль.

— Не люблю самодеятельности, — повторила она. — Впрочем, у девочки милый голосок, хотя манера довольно смешная.

— Не может же каждый обладать столь изысканным вкусом, как вы, сеньора. Оля, ты что-то хочешь спросить? — он вдруг неожиданно обнаружил мое присутствие. — Если можно, побыстрее, нам с Настей некогда.

— Только поблагодарить за гитару, — ответила я, осторожно прислонила инструмент к дереву и, стараясь не торопиться, зашла в домик. Голос мой звучал совершенно спокойно и уверенно, не пресекаясь и не дрожа. Просто мне казалось, что это не я. Я сейчас где-то совсем в другом месте, например, купаюсь в теплом чудесном море, а кто-то другой, чужой, посторонний идет сейчас по темному двору, каждой клеточкой тела ощущая только что нанесенный страшный удар. Кто-то, кто заслужил его. Не я.

Света включать я не стала. Без него легче. Я легла, не раздеваясь. Раздевание почему-то представилось мне совершенно излишним тяжелым трудом.

Послышались легкие шаги Бэби, ее тихий голос.

— Олька, только не надо очень уж переживать, хорошо? Что ни делается, все к лучшему. Это бы все равно случилось, поверь моему опыту, так вот, чем раньше, тем лучше. Как бы ты перенесла это через пару недель, представить страшно. Лучше уж сейчас.

Я молчала.

— Молчи, если хочешь, — добавила она. — Только не забывай — на твоих глазах убили двух человек. Это стыдно — страдать из-за какого-то доморощенного Казановы сильнее, чем из-за смерти хороших людей. Это неправильно. Спокойной ночи!

Я лежала и ни о чем не думала. Моя душа как будто отделилась от тела и смотрела на него со стороны. Вот оно, чужое, вялое, валяется на кровати. Зачем оно мне? От него одни неприятности. Без него гораздо легче. Без него тебя вроде бы и на свете нет, и нечему болеть. Я никогда в него не вернусь, в свое постылое тело. Пусть лежит здесь, пока не начнет разлагаться. Смерть — это ведь не страшно. Я сейчас почти умерла, и это хорошо. Смерть — это когда не больно. А жизнь — это боль. Жизнь состоит из боли.

Я не произносила подобных слов ни вслух, ни про себя. Я лишь чувствовала.

Или даже не чувствовала, а ощущала. Так, как ощущаем мы в загадочном забытьи между бодрствованием и сном. Все мое существо колотил озноб нестерпимой боли, и в то же время я постепенно проваливалась в спасительную, благодатную бездну. Скоро она затянет меня навсегда, и боль пройдет. Скорее бы! Я больше не выдержу ни минуты, ни секунды! Глупые люди, которые хотят жить. Неужели они до сих пор не поняли, что жизнь — это боль, а смерть — спасение?

Не знаю, сколько времени я провела в этом странном состоянии. Наверное, несколько часов. Мне чудилось, что сердце мое бьется все медленнее и скоро, совсем скоро я заставлю его остановиться. Оно остановится, и я отдохну, и боль наконец пройдет.

Но что-то не давало мне уйти в желанное вечное забвение. Что-то нарушало прекрасную тишину, мешая и муча, вновь и вновь возвращая к постылой жизни. Словно отвратительный скрежет прерывает умиротворяющие звуки музыки, мешая впасть в счастливую нирвану. Вот звук стал громче, ужаснее, нестерпимее.

Мне пришлось открыть глаза. Бэби стояла у моей кровати и молча, тихо на меня смотрела. Я опять смежила веки, только прошлое состояние не вернулось. На меня навалилась жизнь. Она властно и безоговорочно вступила в свои права, а смерть вдруг съежилась и куда-то скрылась. Вместе с жизнью нахлынула боль, однако я знала, что выдержу ее. У меня нет другого выхода. Я обязана выдержать.

Я вышла на крыльцо. В черном небе сияли звезды. Вообще-то я их боюсь. Понимаете, мне страшно осознавать, что наша земля — жалкий, ни к чему не прикрепленный шарик, который вертится себе, словно пылинка, затерянная в бесконечной анфиладе комнат. Есть ли она, нет ли — по большому счету совершенно неважно. В любой момент неведомая сила может смести ее, не глядя, и даже не задуматься о том, что заодно сметет и мириады странных, вечно хлопочущих о мелочах живых существ, называющих себя людьми. А ведь каждое из них мнит себя центром собственной вселенной! Однако стоит взглянуть на звездное небо, и ты избавишься от подобных иллюзий.

Я взглянула. Небо было неизмеримо прекрасно. И в этот миг я почувствовала, что совершенно счастлива. Почувствовала — и ужаснулась. Я не должна быть счастливой! Совсем недавно на моих глазах погибли двое. Жили — и умерли в одночасье. Это трагедия, правда? А сегодня мужчина, которого я люблю, отвернулся от меня, отвернулся открыто и демонстративно. Это по меньше мере драма. Мне бы положено выть на луну, а я счастлива. Я снова подняла глаза к звездам, и они подтвердили: «Ты счастлива, потому что мы прекрасны».

Мало того! Я поняла, что счастье мое бескрайне. Никогда еще ни один человек в мире не мог быть счастливей, чем я сейчас. Мне даже стыдно стало от этой несправедливости. Есть множество людей лучше меня, добрее, умнее, они заслужили самого хорошего, а вот бескрайнее счастье досталось почему-то мне. Вот так вот, ни за что, просто как подарок, как выигрыш в лотерею. Я дышала полной грудью и знала, твердо знала, что хрупкий шарик, на котором я живу — пылинка в космосе, а я сама — меньше, чем пылинка, и ни одна звезда не успеет сдвинуться со своей орбиты, как я уже умру, и превращусь в почву родной планеты, а вскоре умрет планета и сольется с безграничным небом, да, все будет так, потому что так должно быть, и это прекрасно!

— Ты думаешь, завтра может пойти дождь?

Я вздрогнула. Оказывается, появившаяся на пороге Бэби, проследив направление моего взгляда, критически оглядела небеса и констатировала:

— Вряд ли. Облаков фактически нет. Вон, звезды видны.

И я неожиданно поняла, что моя подруга, которая в сто раз лучше меня, никогда, никогда в жизни не узнает, что такое бескрайнее счастье. Потому что его выиграла в лотерею не она, а я. И я сказала: