– Кончается ваше веселое время, – сказала Мария.

– Не будьте агрессивны. – Мой голос источал понимание. – Сейчас неподходящий момент для того, чтобы просить об одолжении.

– Откуда вы знаете, что я собираюсь просить вас об одолжении?

– Умею читать мысли, Мария. Когда вы неправильно перевели Дэтту мои признания после инъекций, вы спасли меня не просто так, а ради чего-то.

– Вы думаете? – улыбнулась она. – Возможно, я спасла вас лишь для того, чтобы увезти домой и уложить с собой в постель.

– О нет, я не обольщаюсь. У вас были какие-то неприятности с Дэттом, и вы полагаете – возможно, ошибочно, – что я вам могу чем-нибудь помочь в этом деле.

– Что заставляет вас так думать?

В другом конце бульвара Сен-Жермен было потише. Мы миновали фасад министерства обороны со шрамом от бомб и переехали через реку. Площадь Согласия была бетонным полем, залитым светом, как съемочная площадка.

– В том, как вы говорите о Дэтте, что-то есть. Кроме того, той ночью, когда он сделал мне инъекции, вы все время двигались, стараясь, чтобы между вами и им было мое тело. По-моему, вы уже тогда решили использовать меня как средство против него.

– «Самоучитель психиатрии», том третий.

– Том пятый. Тот, где описан набор хирургических инструментов для операций на мозге самому себе.

– Люазо хочет увидеться с вами сегодня вечером. Он сказал, что это что-то такое, в чем вы с удовольствием ему поможете.

– Что он делает – потрошит себя? – спросил я.

Она кивнула.

– Авеню Фош. Встретите его на углу в полночь.

Она подъехала к кафе «Бланк».

– Выйдем, выпьем кофе, – предложил я.

– Нет, мне пора домой, – отказалась Мария.

Я вышел из машины, и она уехала. Жан-Поль сидел на террасе и пил кока-колу. Он махнул мне, и я подошел к нему.

– Вы были в «Собаках» сегодня вечером? – спросил я.

– Я там не был уже неделю, – ответил он. – Собирался сегодня, но передумал.

– Там был bagarre.[45] И там был Бирд.

Жан-Поль сделал гримасу, но, казалось, мне сообщение его не заинтересовало. Я заказал выпить и сел. Жан-Поль пристально смотрел на меня.

Жан-Поль смотрел на англичанина и думал о том, зачем тот его разыскал. Вряд ли это просто совпадение. Жан-Поль ему не доверял, тем более, что ему показалось, будто незадолго до появления англичанина в потоке транспорта мелькнула машина Марии. Что они оба замышляют? Жан-Поль знал, что женщинам нельзя доверять. Они только потребляют, высасывают силы и уверенность, не давая взамен утешения. Сама природа сделала женщин его… «врагом» – впрочем, не слишком сильно сказано? Нет, пожалуй, «враг» – все-таки слишком сильно. Они отбирали у него силы и требовали все больше физической любви. «Ненасытные» – вот единственно подходящее им определение. Все остальное не стоило того, чтобы о нем думать, – секс не был его сильной стороной. Нет. Женщины были горячими и похотливыми, и, по правде говоря, злыми. Вся его жизнь была бесконечным стремлением погасить похоть женщин, которые ему встречались. А если он когда-нибудь терпел неудачу, они его высмеивали и унижали. Женщины всегда только и ждали случая его унизить.

– Вы в последнее время видели Марию? – спросил Жан-Поль.

– Минуту назад. Она меня подвезла.

Жан-Поль улыбнулся, но ничего не сказал. Так и есть. По крайней мере, англичанин не посмел ему солгать. Должно быть, он прочел по глазам. Жан-Поль был сейчас не в настроении терпеть шутки по отношению к себе.

– Как продвигается работа? – спросил я Жана-Поля. – Как оценили критики выставку вашего друга?

– Критики, – сказал Жан-Поль, – находят невозможным отделить современную живопись от подростковой беременности, юношеской преступности и роста преступлений, связанных с насилием. Они считают, что, поддерживая скучные повторения и вышедший из моды неоригинальный тип представительской живописи, тем самым хранят верность флагу, дисциплине, чувству справедливости и ответственному использованию мирового превосходства.

Я усмехнулся.

– А как насчет людей, которые любят современную живопись?

– Люди, которые покупают современную живопись, часто интересуются только тем, чтобы получить доступ в мир молодых художников. Очень часто они богатые невежды, опасающиеся, что их сочтут старыми обывателями, а на деле доказывают, что так оно и есть, поскольку начинают восхищаться смышлеными оппортунистами, которые пишут современные – очень современные – картины. Они продолжают покупать картины ради того, чтобы их продолжали приглашать на вечера богемы.

– Разве нет художников-гениев?

– Их немного, – пожал плечами Жан-Поль. – Скажите мне, английский и американский – действительно один и тот же язык, в точности тот же самый?

– Да, – сказал я.

Жан-Поль посмотрел на меня.

– Мария очень увлечена вами.

Я ничего не ответил.

– Я презираю всех женщин.

– Почему?

– Потому что они презирают друг друга. Они относятся друг к другу с такой жестокостью, с какой никогда не относятся друг к другу мужчины. У них никогда не бывает подруг, о которых можно сказать с уверенностью, что те их не предадут.

– Хорошее основание для мужчин быть добрым к ним, – сказал я.

Жан-Поль улыбнулся. Он был уверен, что я шучу.

– Полиция арестовала Бирда за убийство, – сказал я.

Жан-Поль не был удивлен.

– Я всегда думал о нем как об убийце.

Я был потрясен.

– Они все такие, – пояснил Жан-Поль. – Они все готовы убить из-за своей работы. Бирд, Люазо, Дэтт, даже вы, мой друг, готовы убить, если потребует работа.

– О чем вы говорите? Кого убил Люазо?

– Он убил Марию. Или вы думаете, что она всегда была такой – предающей, смущенной и живущей в постоянном страхе перед всеми вами?

– Но вы не убийца?

– Нет, – сказал Жан-Поль. – Что бы мне ни ставили в вину, если только вы не имеете в виду… – Он сделал паузу, прежде чем тщательно выговорить слово «леди-киллер», что значит «сердцеед».

Жан-Поль улыбнулся и надел темные очки.

В полночь я отправился на авеню Фош.

На углу узкой улочки за домами стояли блестящие мотоциклы и четверо полицейских в побитых шлемах, защитных очках и коротких черных куртках. Они стояли так, как умеют стоять только полицейские: не ожидая, что может что-то случиться, не глядя на часы и не разговаривая, просто стояли и смотрели, как будто были единственными в мире людьми, имеющими право здесь быть. Позади полицейских стоял темно-зеленый DS-19 Люазо, а за ними выстроились красные ограждения, и прожекторы освещали закрытую для проезда часть дороги. У барьеров застыли еще несколько полицейских. Я заметил, что это была не транспортная полиция, а молодые, крепкие на вид ребята с беспокойными руками, которые постоянно постукивали по кобурам пистолетов, по поясам и дубинкам, желая удостовериться, что все в порядке. Внутри огороженного участка дороги двадцать широкоплечих мужчин склонились над дорожными отбойными молотками.

Звук оглушал, как будто пулемет стрелял длинными очередями. Грузовик с генератором издавал ровное гудение. Поблизости от меня работающий отбойным молотком человек поднял его и перенес на прогретый за день участок гудрона. Он дал очередь – металлический конец глубоко зарылся в почву, и кусок мостовой как бы со вздохом отвалился на разрытый участок. Человек велел напарнику продолжать, а сам повернулся в мою сторону, вытирая вспотевшую голову синим носовым платком. Под спецовкой у него виднелась чистая рубашка и шелковый галстук. Это был Люазо.

– Тяжелая работа, – сказал он.

– Вы собираетесь пробиться в подвалы?

– Не прямо в подвалы дома Дэтта, – объяснил мне Люазо. – Мы проделали дыру на две двери в сторону, и лишь потом уже через лаз попадем к Дэтту.

– Почему вы не обратились к соседям? – Я указал на дом позади участка, рядом с которым велись работы. – Почему бы не попросить их позволить вам пройти через их дом?