Мария потратила годы на то, чтобы заставить Люазо ревновать, и вот теперь, несколько лет спустя после развода, она в этом преуспела. Но почему-то успех не доставил ей удовольствия. Дело было даже не в том, что ей больше нравилась спокойная, холодная, логичная манера Люазо держаться, нет, ревность была слабостью, а Люазо несвойственны слабости.

Мария понимала, что должна немедленно открыть дверь, иначе упадет в обморок. Хотя ей было ясно, что легкое головокружение вызвано клаустрофобией, она отложила наполовину выкуренную сигарету в надежде, что почувствует себя лучше, и энергично погасила окурок. Примерно через две минуты ее самочувствие улучшилось. Голос Люазо звучал приглушенно. Как она ненавидела этот офис, фотографии из жизни Люазо, его армейские снимки: более стройный и красивый, улыбающийся фотографу и как будто говоривший: «Это лучшее время нашей жизни, никаких жен, никакой ответственности». На самом деле в офисе пахло работой Люазо, все пропиталось запахом коричневого картона обложек досье, запахом старой картотеки, исходившим из кладовой бог знает сколько лет. Здесь стоял застарелый запах уксуса и чего-то еще: должно быть, было что-то такое в бумагах или чернилах для снятия отпечатков пальцев.

– Жан-Поль – отвратительная часть моей работы, Мария, – продолжал Люазо. – Я бы даже сказал, ужасная ее часть. Он отвез трех немецких девушек в этот свой проклятый коттедж возле Барбизона. С ним была еще парочка его так называемых друзей-художников. Они изнасиловали этих девушек, Мария, но я не могу даже предъявить доказательства. Он порочный человек, и, к сожалению, в Париже много таких, как он.

Мария пожала плечами:

– Девушкам не следовало туда ехать, им следовало понимать, что их ждет. Девушки-туристки только для того сюда и приезжают, чтобы их изнасиловали. Они считают, что это романтично – быть изнасилованными в Париже.

– Двоим из этих девушек было по шестнадцать лет, Мария, – совсем еще дети, третьей – только восемнадцать. Они спросили у твоего дружка дорогу к отелю, и он предложил их подвезти. И все это случилось в нашем великом и прекрасном городе. Разве должно быть так, что чужестранец не может без опасности для себя узнать дорогу?

На улице было холодно. Хотя лето еще не кончилось, временами ветер казался ледяным. Зима приходит с каждым годом все раньше, подумала Мария. Мне тридцать два года, снова август, но листья уже желтеют и падают, ветер уносит их. Раньше август был серединой лета, теперь август – начало осени. Скоро смешаются все времена года, весна вообще не наступит, и мрак зимы займет половину жизни.

– Да, – сказала Мария. – Вот что случилось. – Она дрожала.

Мсье Дэтта я увидел два дня спустя. Связной должен был появиться в любой момент. Вероятно, он станет ворчать и потребует отчета о доме на авеню Фош. Стояло хмурое серое утро, но легкая дымка обещала жаркий день. В деятельности «Маленького легионера» наступила пауза. Последний petit dejeuner[33] был уже подан, а время обеда еще не настало. Полдюжины посетителей читали свои газеты или смотрели на улицу, наблюдая спор водителей за место парковки. Мсье Дэтт и семья Тэстеви сидели за своим обычным столом, на котором громоздились кофейники, чашки и крошечные рюмки кальвадоса. Двое водителей такси играли в настольный футбол, поворачивая крошечных деревянных футболистов так, чтобы запустить мяч по зеленому фетровому полю коробки. Мсье Дэтт окликнул меня, когда я спустился позавтракать.

– Вы чертовски поздно встаете для молодого человека, – весело приветствовал он меня. – Присаживайтесь к нам.

Я сел, удивляясь, почему вдруг мсье Дэтт стал таким дружелюбным. Позади меня игроки в настольный футбол зашумели: от неожиданного удара мяч со стуком прошел в ворота, и раздались насмешливо-радостные возгласы.

– Я очень виноват перед вами, – заявил мсье Дэтт. – Я хотел подождать несколько дней, прежде чем принести извинения, чтобы вы нашли в себе силы простить меня.

– Вам не идет столь смиренная роль, возьмите другую, которая вам больше подходит.

Мсье Дэтт открыл рот, потом тихо рассмеялся.

– У вас прекрасное чувство юмора, – одобрил он, беря себя в руки.

– Спасибо, – сказал я. – Вы и сам большой шутник.

Рот мсье Дэтта изобразил улыбку, похожую на небрежно выглаженный воротничок рубашки.

– О, я понимаю, что вы имеете в виду, – неожиданно засмеялся он. – Ха-ха-ха!

К тому времени мадам Тэстеви разложила картонку для игры в «Монополию» и, чтобы ускорить игру, раздала нам карточки, обозначающие собственность. Связной уже должен был прибыть, но стоило приложить усилия, чтобы приблизиться к мсье Дэтту.

– Отели на Лекурб и Беллевиль, – сказала мадам Тэстеви.

– Вы всегда действуете одинаково. – Голос мсье Дэтта выражал неодобрение. – Почему бы вам не купить железнодорожные вокзалы?

Мы бросили кости, и маленький деревянный диск пошел переваливаться по доске, выплачивая ренту, садясь в тюрьму и используя свои шансы, как человеческое существо.

– Разрушительный путь, – выразилась о нем мадам Тэстеви.

– Такова вся наша жизнь, – сказал мсье Дэтт. – Мы начинаем умирать с того дня, как родились.

Моя карта возможностей сообщила «Faites des reparations dans toutes vos maisons»,[34] и мне пришлось заплатить по две с половиной тысячи франков за каждый из моих домов. Это почти вывело меня из игры, но я боролся. Заканчивая рассчитываться, я увидел через терассу связного. Им оказался тот же самый человек, который приходил в прошлый раз. Он зашел неторопливо и устроился у стены, заказал кофе со сливками и медленным оценивающим взглядом обвел посетителей, прежде чем вступить в контакт со мной. Профессионал. Выявить хвост и избежать беды. Он меня видел, но не подал виду.

– Еще кофе для всех, – распорядилась мадам Тэстеви. Проследив за тем, как два официанта накрывают столы для ленча, она закричала: – Эта рюмка грязная. Используйте розовые салфетки, а белые оставьте на вечер. Убедитесь, что блюда из зайца достаточно. Я рассержусь, если его не хватит.

Официанты, очень не хотевшие сердить мадам, беспокойно задвигались, поправляя салфетки и внося микроскопические поправки в расположение ложек и вилок. Таксисты начали игру заново, и стук деревянных мячей раздался сразу после того, как монета вошла в щель.

Связной принес с собой экземпляр «Экспресс» и теперь читал его, рассеянно потягивая свой кофе. Возможно, он уйдет, подумал я, и тогда, может быть, мне не придется выслушивать его бесконечные официальные инструкции. Мадам Тэстеви находилась в очень трудном финансовом положении: ей пришлось заложить три объекта своей собственности.

На обложке «Экспресс» была фотография американского посла во Франции, пожимающего руку кинозвезде на фестивале.

Мсье Дэтт сказал:

– Не запах ли готовящегося teppune[35] я чувствую? Какой чудесный запах.

Мадам кивнула и улыбнулась.

– Когда я была девушкой, весь Париж переполняли запахи. Здесь были и запахи масляной краски, и лошадиного пота, и навоза, и протекающих газовых ламп, и повсюду пахло превосходной французской едой. Ах! – Она бросила кости. – Теперь же, – вздохнула она, – город пахнет бензином, искусственным чесноком, гамбургерами и деньгами.

Мсье Дэтт напомнил:

– Ваш ход.

– Да, да, – ответил я. – Но мне надо ненадолго подняться наверх. Нужно кое-что сделать, – сказал я достаточно громко, чтобы связной сообразил заказать вторую порцию кофе.

Передвинувшись на бульвар Капуцинов, мадам Тэстеви разорилась.

– Я ученый, – сказал мсье Дэтт, собирая карточки обанкротившейся мадам Тэстеви. – Научный метод верный и всегда побеждает.

– Верный для чего? – спросил я. – Верный для ученых, верный для истории, верный судьбе, верный чему?