– Покажите ему, пожалуйста, несколько пар очков, – сказал я продавцу.

Оптик, выложив на прилавок целую коробку очков в черепаховой оправе, сказал:

– Ему нужно проверить зрение. Если у него нет рецепта, ему нужно проверить зрение.

– Вам нужно проверить зрение или иметь рецепт, – перевел я Гудзону.

Гудзон выбрал оправу, которая ему понравилась.

– Простые стекла, – потребовал он.

– Для чего мне держать простые стекла? – спросил оптик.

– Для чего ему держать простые стекла? – спросил я Гудзона.

– Тогда самые слабые из тех, что есть, – сказал Гудзон.

– Самые слабые из тех, что есть, – сказал я оптику.

Примерно за минуту продавец вставил стекла в оправу. Гудзон надел очки, и мы возобновили свой путь к остановке такси. Мой спутник близоруко поглядывал вокруг и чувствовал себя несколько неуверенно.

– Маскировка, – объяснил Гудзон.

– Я и сам подумал, что, это, вероятно, маскировка.

– Из меня получился бы хороший шпион, – вздохнул Гудзон. – Я часто думал об этом.

– Да, – сказал я. – Ну, вот ваше такси. Я буду поддерживать с вами связь. Расплатитесь за «Лотти» в «Министре». Я напишу имя на визитке, они там меня знают. Постарайтесь не привлекать внимания. Держитесь в стороне.

– Где такси? – спросил Гудзон.

– Если вы снимете эти чертовы очки, – сказал я, – вы сможете его увидеть.

Я поспешил к Марии. Когда она открыла дверь, на ней были бриджи и пуловер.

– Я собиралась уходить, – сообщила она.

– Мне нужно повидать Дэтта, – сказал я и, отодвинув ее, закрыл за нами дверь. – Где он?

Она выдавила из себя ироническую улыбку, обдумывая уничтожающий ответ. Я схватил ее за плечо, и мои пальцы впились в ее тело.

– Не обманывайте меня, Мария. Я не в том настроении. Поверьте мне, или я вас ударю.

– Не сомневаюсь.

– Вы рассказали Дэтту о налете Люазо на дом на авеню Фош. В вас нет ни верности, ни преданности ни Сюртэ, ни Люазо. Просто выдаете информацию, как будто это игрушка из ящика.

– Я думала, вы собираетесь сказать, что я выдаю ее так же, как раздаю свою сексуальную благосклонность. – Она снова улыбнулась.

– Я мог бы это сказать.

– Вы не забыли, что я сохранила и не выдала ваш секрет? Никто не знает, что вы на самом деле сказали, когда Дэтт сделал вам инъекцию.

– Никто еще не знает. Подозреваю, вы сберегли этот секрет на какой-нибудь особый случай.

Она замахнулась на меня рукой, но я был вне досягаемости. Минуту она стояла с перекошенным от ярости лицом.

– Вы неблагодарный ублюдок, – сказала она наконец, взяв себя в руки. – Вы первый настоящий ублюдок, которого я встретила.

Я кивнул.

– Нас не много вокруг. Не благодарный за что? – спросил я ее. – Не благодарный за вашу лояльность? Но был ли ваш мотив именно лояльностью?

– Может быть, вы и правы, – тихо согласилась она. – Во мне нет лояльности ни к кому. Самостоятельно живущая женщина становится ужасно жесткой. Дэтт единственный, кто это понимает. Так или иначе, мне не хотелось, чтобы Люазо его арестовал. – Она взглянула на меня. – По этой и по многим другим причинам.

– Назовите хотя бы одну.

– Дэтт – один из старейших сотрудников французской разведки. Вот вам одна причина. Если Люазо столкнется с ним, он от этого только проиграет.

– Почему вы думаете, что Дэтт работает на французскую разведку?

– Многие это знают. Люазо не верит, но это правда.

– Люазо в это не верит потому, что в нем слишком много здравого смысла. Я наводил справки о Дэтте. Он никогда не имел ничего общего ни с одним из подразделений французской разведки. Но он знает, как полезно позволять людям так думать.

Она пожала плечами.

– Я знаю, что это правда. Дэтт работает в разведке.

Я обнял ее за плечи.

– Послушайте, Мария. Ну как вы не можете понять, что он обманщик? У него нет диплома психиатра, он никогда ничего не делал для французского правительства. Все, что он делает, – это прибегает к протекции своих друзей, убеждает даже таких людей, как вы, которая работает на Сюртэ, что он занимает высокое положение во французской разведке.

– И чего вы хотите? – спросила она.

– Я хочу, чтобы вы помогли мне найти Дэтта.

– Помощи, – сказала она. – Что-то новенькое. Вы врываетесь сюда и предъявляете свои требования. Приди вы сюда просить о помощи, я могла бы вам больше посочувствовать. Чего вы хотите от Дэтта?

– Мне нужен Куан. Именно он в тот день убил в клинике девушку. Я хочу его найти.

– Это не ваше дело – его искать.

– Вы правы, это дело Люазо, но за совершенное преступление Люазо держит в тюрьме Бирда, и будет продолжать держать его там.

– Люазо не станет задерживать невинного человека. Фу, вы не знаете, как он заботится о святости закона и тому подобных вещах.

– Я британский агент, – сказал я. – Вы и сами уже знаете, так что я не говорю вам ничего нового. Бирд – тоже.

– Вы уверены?

– Нет, не уверен. В любом случае, я буду последним, кому об этом скажут. Он не из тех, с кем я могу контактировать официально. Это просто моя догадка. Думаю, Люазо получил указания задержать Бирда за убийство, с доказательствами или без них, поэтому Бирд обречен, если я не передам Куана в руки Люазо.

Мария кивнула. Я продолжал:

– Ваша мать живет во Фландрии. Дэтт имеет дом по соседству и бывает там, верно? – Мария кивнула. – Я хочу, чтобы вы отвезли американца в дом своей матери и ждали, пока я вам не позвоню.

– У нее нет телефона.

– Ну-ну, Мария. Я проверял: у вашей матери есть телефон. Кроме того, я звонил своим людям здесь, в Париже. Они привезут в дом вашей матери кое-какие бумаги, для чего им понадобится пересечь границу. Независимо от того, что я скажу, не приходите без них к Дэтту.

Мария кивнула.

– Я помогу. Я помогу вам привлечь этого ужасного Куана. Я его ненавижу.

– А Дэтт, вы и его ненавидите?

Она бросила на меня изучающий взгляд.

– Иногда, но иначе, – сказала она. – Видите ли, я его незаконная дочь. Наверное, вы проверили и в это тоже?

Дорога была прямой. Ей нет дела до географии, геологии или истории. Вылизанное скоростное шоссе пугает детей и разделяет соседей, пролегая сквозь сердце самых маленьких деревень. Это логично, оно должно быть прямым. Мимо пролетали тщательно выполненные дорожные указатели – названия деревень и время церковной службы; потом потянулись пыльные группки домов, в которых редко были заметны признаки жизни. В Ле Шато я свернул с главной дороги и поехал по проселку. Увидев впереди знак с надписью «Плезир», я сбавил скорость. Это было нужное мне место.

Главная улица поселка отражала дух французской провинции: на ней лежал толстый слой пыли от проходящего транспорта. Ни одна из машин не останавливалась. На улице, достаточно широкой для того, чтобы по ней в ряд могли проехать четыре машины, почти не было движения.

Плезир стоял на дороге, ведущей в никуда. Только изредка забредал в Плезир водитель, неправильно выбравший путь на Сен-Квентин и пытающийся вернуться на дорогу Париж – Брюссель. Несколько лет назад, когда строили скоростную магистраль, тяжелые грузовики проходили через поселок, но ни один из них там не останавливался.

Жара сегодня была испепеляющей. Четыре шелудивые собаки, насобирав на помойках достаточно еды, наелись и теперь спали посреди дороги. Ставни всех домов были крепко закрыты, серые и пыльные под палящим полуденным солнцем, которое почти не оставляло тени.

Я вышел из машины возле заправочной станции – старой и обслуживаемой вручную. Оборудование еле держалось на бетонных столбах. Я подошел и сильно постучал в двери гаража, но ответа не дождался. Единственным транспортным средством в поле моего зрения оказался старый трактор, застывший в нескольких ярдах впереди меня. На другой стороне улицы стояла лошадь, привязанная к ржавому остову какого-то сельскохозяйственного орудия, лошадь отгоняла мух, махая хвостом. Мотор трактора был еще теплый, тогда я снова постучал в дверь гаража, но единственным ответным движением был взмах лошадиного хвоста. Я пошел по безмолвной улице, и камни жгли мне подошвы сквозь подметки обуви. Одна из собак, та, у которой не хватало левого уха, проснулась и отползла в тень трактора. Она неохотно тявкнула, когда я проходил мимо, и опять заснула. Из окна, уставленного горшками с аспидистрой, смотрели кошачьи глаза. Над окном висела старая деревянная вывеска, на которой едва различалась надпись «Кафе». Дверь была тугой и открывалась с шумом. Я вошел.