Еще на подходе к палатам князя, пройдя через внешние ворота замка, Артем ощутил нервозную атмосферу, царившую во внутреннем дворе. Люди бегали и суетились как-то не соответственно столь раннему часу, когда привычнее видеть лениво бредущих людей и зевающие, заспанные лица. Но кроме возбуждения в поведении людей Артем ощутил какую-то растерянность. Увидев небольшую толпу, собравшуюся у маленькой католической часовенки и что-то возбужденно обсуждающую приглушенными голосами, Артем подошел к ней.

– Что случилось? – спросил он у подвернувшегося под руку мужичонки, очевидно из возниц, привезших провиант гарнизону. Увидев, что обращается к нему знатный господин, мужичонка оторопел, потом быстро поклонился и затараторил:

– Помер давеча на балу барон знатный. Тело тут, в часовне, положили. Утром хватились, а тела-то и нету.

– Как так нет? – удивился Артем.

– Нету, господин. Дружинники Князевы на страже стояли. Так, как стояли, так и заснули. Прям на месте свалились. Не иначе чары кто навел. А как очнулись, в часовенку глядь, ан нету там барона покойного. Сейчас их в князевой канцелярии допрашивают. – И вдруг, чего-то испугавшись, он начал низко кланяться, отступать, а потом повернулся и дал стрекоча.

Артем подошел ко входу в часовню. Два дружинника стояли у дверей, скрестив копья. Увидев, что Артем хочет пройти, один из них произнес:

– Пускать не велено.

– Я советник князя, – произнес Артем.

– Указание князя, окромя его и боярина Алексея, никого в часовню не пускать. Даже попов католических.

– Что здесь произошло? – произнес Артем.

– Говорить не велено, – твердо произнес дружинник.

Артем пожал плечами и пошел к княжескому дворцу. Во дворце царили такая же нервозность и испуг. Несмотря на ранний час, секретарь сообщил ему, что князь занят и требуется обождать. Артем остался в приемной, и через полчаса из кабинета князя вышел боярин Алексей. «Победу празднуешь, – подумал Артем. – Ну что же, готовься. Мне тебя сейчас не достать, другие достанут. Не ты один при персоне князя состоять хочешь. И ядами не один ты пользоваться умеешь».

Увидев Артема, боярин посмотрел на него недовольно и принялся о чем-то шептаться с секретарем.

– Проходите, – сказал секретарь Артему и продолжил перешептывание с боярином.

– А, Артем, – встретил его князь, – соболезную. Знаешь уже обо всем, видать.

– Знаю, – кивнул Артем.

– Как мыслишь, кто мог тело барона похитить?

– Не ведаю, – отозвался Артем. – Сам дивлюсь.

– Моя личная охрана уснула стоя на посту – люди, которые со мной с Тихвина, – бросил князь. – Не бывало такого. В ворота крепости никто не проходил, я приказал всех досматривать. Куда делось, не ведаю.

– Дозволишь ли, князь… – Дверь приоткрылась, и в кабинет снова зашел боярин Алексей.

– Да, – отозвался князь.

Алексей прошел в кабинет, сел на лавку и приготовился слушать разговор. Князь снова повернулся к Артему:

– Потеря барона фон Рункеля тяжела для меня. Хорошим он был полководцем, мудрым советником. На боярина Алексея да на тебя у меня теперь надежда. Хотел я барону последние почести отдать, ну да видишь, как вышло. Ты не знаешь, не было ли родственников у него или завещания?

– Вроде не было, – ответил Артем. Он отметил про себя, что особого сожаления в голосе князя нет. «Ну что же, – подумал он, – мавр сделал свое дело… Не любят правители советников, что умнее их. Так что, даже если бы этот неведомый враг не появился, барону до опалы недолго оставалось. В этом он был прав». В тот же момент он поймал на себе ненавидящий взгляд боярина. «Ишь, соперника увидел, – подумал он, – ну успокойся, ухожу уже. Сам заваренную кашу расхлебывай».

– Стало быть, имущество барона в казну отходит, – констатировал князь. – А тебе… – Он на минуту задумался, потом подошел к невысокому длинному сундуку, стоящему в углу, открыл крышку и достал из него саблю барона. – Держи. Знаю, как дружны вы были. Думаю, барон бы одобрил.

Артем поклонился и бережно принял саблю. Дамасская сталь, память о Рункеле. Комок подкатил к его горлу.

– Ну так с чем ко мне шел? – спросил князь.

– Известно тебе, князь, что с датчанами необходимо переговоры провести, чтобы по осени зерно через их воды беспошлинно возить. Посол датский ни мычит ни телится. Хотел просить тебя, князь, чтобы отпустил ты меня в Копенгаген, с министром по делам торговым говорить.

– Сейчас, стало быть, передумал? – спросил князь.

– Нет, князь, дело есть дело. Ехать мне надобно. Иначе много денег казна потеряет в этот год. – Краем глаза Артем заметил, как удивленно взвились брови боярина Алексея.

– Да, вижу, не ошибся я в тебе, – довольно сказал князь. – О княжьих делах печешься, даже когда друга потерял. Верный слуга. Хвалю. Когда ехать хочешь?

– Если будет на то твоя княжья воля, завтра корабль туда отплывает. Позволь отбыть.

– Дозволяю, ступай.

Артем поклонился, повернулся на каблуках и вышел, чувствуя, как буравит его взглядом Алексей.

Выходя из дворца, Артем встретился с казначеем, который, поднимаясь по лестнице, поспешил спрятать злорадную улыбку в бороде. Посмотрев на него, Артем вдруг понял, что может и не мстить этому человеку. Что тот сам уже выкопал себе могилу и теперь заигрывает с собственным палачом. «Каждый сам создает свою судьбу, – вспомнил он слова барона, – и то, что кто-то не может оценить последствия своих шагов, вовсе не означает, что он избежит ответственности за них». И еще вспомнилась ему строчка из песни такой далекой и вдруг вновь ставшей близкой «Машины времени»: «А все, что было, зачтется однажды, каждый получит свои. Все семь миллиардов растерянных граждан эпохи большой нелюбви».

«Да, – подумал он, – век двадцать первый, век четырнадцатый, все одно – эпоха большой нелюбви. Рвем друг другу глотки, льем кровь за должности, дворцы, светлое будущее – все одно. Кончится ли это когда-нибудь?» И сразу понял: кончится, и осознал, как.

Придя домой, Артем был вынужден провести жесточайшую ревизию собранных Ольгой в дорогу вещей.

– В церковь мы поедем на карете, – сказал он, – но даже наши слуги не должны заподозрить, что мы уезжаем дольше, чем на несколько часов. Питер отвезет в порт еще один сундук, среднего размера, якобы нашу одежду на починку, но больше мы взять ничего не сможем.

Он увидел, как Ольга с большим сожалением распаковывает и выкладывает вещи. «Бедняжка, – подумал он, – она так привязалась к этому месту, к своему новому положению и баронскому титулу, и ей теперь так горько терять их. Она даже не знает, что ее ждет впереди». Он вдруг понял, что те повороты, которые были в его судьбе, начиная с этого бешеного перемещения во времени и пространстве или даже раньше, когда цветущая с виду фирма вдруг превратилась в банкрота, когда необычная любовь начальницы сменилась резкой ненавистью, все это вместе действительно приучило его не привязываться ни к месту, ни к положению. Барон только сформулировал для него это достаточно четко, помог осознать. Судьба может вознести на самую вершину в мгновение ока и столь же быстро низвергнуть. Это может от тебя даже не зависеть. Поэтому наслаждайся удачами и не горюй над провалами. Твоя задача – сделать все, чтобы подняться выше и сохранить жизнь и то, что завоевал своим трудом, кровью и потом. А получится или нет – «на все воля Божья», как говорил отец Александр. А Ольга совершила отчаянный поступок, когда сбежала из родительского дома, и теперь думала, что вытянула золотой билет на всю жизнь. А такого не бывает, просто не может быть. И пока она этого не поймет, любая перемена в жизни будет причинять ей боль.

Он подошел и обнял жену. Она прижалась к нему и тихо заплакала.

– Ну что ты, – начал успокаивать он ее. – Теперь все будет хорошо.

– Мне страшно, – прошептала она.

– Не бойся, я с тобой. Все будет хорошо, любимая. Я не оставлю тебя. Думай о ребенке, а я позабочусь о вас обоих.

Она прижалась к нему ближе.

Питер действительно был мастером конспирации. Приехав в церковь, они незаметно перескочили в неизвестно откуда взявшуюся крытую повозку и на ней прибыли в порт. Уже в повозке они переоделись в приготовленную Питером одежду, соответствующую людям из купеческой семьи средней руки, и в таком виде взошли на борт корабля купца Улафсона. Несмотря на удачный маскарад, Питер потребовал, чтобы они немедленно спрятались в трюме и не выходили на палубу раньше чем через час после отплытия.