Слезы задрожали, и на щеки Лавинии выкатились две крупные капли. Одна медленно скатилась к углу дрожащего рта. Девушка бодро, быстро улыбнулась – и капля оказалась в ямочке. У Неда пересохло во рту.

– Вам кажется, это очень глупо. Да, я была глупа. И все же я надолго перестала смотреть на молодых людей. Когда война закончилась, я была уже слишком стара, чтобы меня представили. И это могло вызвать нежелательные разговоры. Необходимо было их пресечь. Пинкни посочувствовал, он всегда был для меня как отец. – Лавиния, сложив руки, прижала их к груди. – Он оказал мне покровительство. Разумеется, я пообещала освободить его, как только он захочет жениться. Я не думала, что мне захочется замуж.

Подняв руку, Лавиния закусила указательный палец. Нед видел, как блестят ее белые зубы и розовеет за ними язык. Он едва мог дышать. В отчаянии он подыскивал необходимые слова.

Лавиния вздохнула. Слезы хлынули у нее из глаз.

– Пожалуйста, не плачьте.

Он протянул с мольбой к ней руки. Лавиния подалась вперед. Нед машинально обнял дрожащее тело девушки.

– Успокой меня, – шепнула Лавиния прямо ему в ухо.

Нед потерял над собой контроль. Его рот коснулся ямочки, в которой дрожала слеза, и их губы слились. Он гладил ее мокрое лицо, ее волосы и запретные мягкие полушария. Он ничего не понимал, оглушенный своими ощущениями.

– Скажи, что ты любишь меня, Нед.

– Да, да, я люблю тебя.

– Скажи, что ты без ума от меня.

– Да. О Господи, да.

Рот Лавинии, с тремя уголками, коснулся его уха.

– Я так счастлива, – сказала она.

Чуть позже, когда Нед уже ушел, в конторе появился Пинкни. Лавиния с жаром умоляла понять ее и простить. Пинкни ответил ей, как подобает джентльмену. Симмонс, услышав от него, что Нед и Лавиния. собираются пожениться, понимающе кивнул. Однако, когда Пинкни ушел домой, парень хохотал до болей в животе. Во время объяснения он работал в своем кабинете; парочка не заметила его, несмотря на то что дверь была чуть приоткрыта.

– Чисто сработано! – рычал он. – Эта маленькая плутовка должна была родиться политиком. Жирным мошенникам в правительстве есть чему у нее поучиться.

Джошуа Энсон без колебаний согласился дать благословение Лавинии и Неду. С горькой улыбкой признался он жене, что ему не нравится этот парень, да и в Лавинии он разочарован. Ее бессердечное двоедушие было столь вызывающе, что ничем не могло быть оправдано. У Неда еще не перестала кружиться голова от внезапно свалившегося на него счастья, как Адам Эдвардс обвенчал их в гостиной прямо в доме Энсонов на Шарлотт-стрит, и Джошуа, получив чеки на ссуду, проводил молодых на поезд, идущий в Филадельфию.

– А мы, дорогая Эмма, поедем навестить кузена в Саванне. Даже если нам придется остановиться в гостинице. Пусть страсти поулягутся. Наша дочь дала пищу для разговоров не менее чем на месяц.

Мэри не выходила из дома. Она лежала в своей комнате с холодной салфеткой на лбу и никого не принимала. Пинкни отправился в Карлингтон, чтобы выбрать подходящее место у реки для промывочного цеха. Неделю он беспробудно пил.

Папаша Симмонса опять заболел.

Люси Энсон пригласила Пруденс Эдвардс к чаю. Ей хотелось ненавязчиво помочь подруге наладить отношения с Пинкни. Лавиния теперь не стояла у них на пути, и они могли пожениться. Любой из Трэддов вправе жениться хоть на дочери Линкольна, если бы таковая у него имелась, и она будет принята всюду, едва только изменит имя.

Но когда Люси заговорила об этом, Пруденс перебила ее:

– Пинкни и я? Ты сошла с ума.

Пруденс расплакалась. Да, она любит его, призналась девушка. И она открыла Люси всю свою боль и отчаяние.

Ей никогда не верилось, что она кого-нибудь полюбит. Сначала она не любила Пинкни; хотела его, да, но не любила. Она и не подозревала, что такое любовь. А потом уже было поздно.

– Но, Пруденс, Пинкни наверняка любит тебя. Он никогда бы не… То есть, я думаю, если бы не любил, то…

Резкий смех Пруденс прервал сбивчивую речь Люси. Затем она рассказала о своих мужчинах до Пинкни. И после него.

– Я ложусь с каждым рыжеволосым или одноруким, которые хотят меня. Я представляю, что это Пинкни. В один прекрасный день Архангел застанет меня и убьет. Ведь это все происходит в церкви.

Люси ахнула.

Пруденс заметила отвращение, написанное на лице подруги.

– Что бы ты ни подумала про меня, Люси, я думаю о себе еще хуже. Мне с детства внушали, что человек греховен. Все, что бы я ни делала, начиная с убийства собственной матери во время родов, было грехом. Мне присущи все из них – лень, алчность, зависть, чревоугодие, непочтение к отцу, нелюбовь к Богу… Нет ни одного греха, который бы я не совершила. Возможно, со временем я вошла во вкус. Прелюбодеяние явилось естественным итогом списка. Видишь теперь, что, если я люблю кого-то, лучшее, что я могу для него сделать, – это покинуть его. Но я так люблю Пинкни, что не могу решиться на подобный шаг. Что же мне делать?

Люси обняла ее, и подруги заплакали. Когда все слезы были выплаканы, Люси взяла руку Пруденс в свою.

– Ты говорила, что твоя школа пуста, – сказала она. Пруденс кивнула:

– И не только моя. И другие тоже. Мы были уверены, что все знаем наперед. Освободите негров от цепей, и им сразу же захочется учиться. Обучите их, и они станут как мы. И полюбят нас. Что ж, они отправили в школы своих детишек. Но дети перестали ходить, едва мы научили их читать слово «кошка» и писать свои имена. А бандитские шайки на улицах избивают любого белого, даже аболиционистских миссионеров из янки. И что мы только думали, освобождая этих бедолаг? Ведь у нас не было средств о них позаботиться. Мы были преступно глупы. И несправедливы. Даже Архангел стал сомневаться. Чудо, не меньшее, чем переход посуху через Красное море. Ах, Люси, все, за что я ни примусь, дурно. Я так зла. Я бы уничтожила весь мир.

– И Пинкни?

– Его в первую очередь. Потому что он слишком благороден, чтобы снова лечь со мной в постель. Ему бы хотелось, – возможно, не так, как прежде. Но он откажется. Я его ненавижу.

Люси молчала.

– Ну хорошо! – воскликнула Пруденс. – Неправда, что я его ненавижу. Я люблю его, и я хочу его. Но без толку. Что мне делать? Броситься вниз с колокольни, когда этот дурак сторож прокричит: «Все в порядке»?

– Тебе лучше всего уехать. Ты мучишь себя, желая его, пока это возможно. Но когда это будет невозможно и ты осознаешь это, ты вскоре перестанешь его хотеть.

Люси говорила твердым голосом, уверенная в своей правоте.

Пруденс несколько секунд глядела в потолок. Ей неожиданно сделалось стыдно. Ведь она совсем позабыла об Эндрю.

– Как же я могу говорить с тобой об этом, Люси! Прости меня.

Люси улыбнулась:

– Что же тут прощать? Послушай-ка меня. Я очень полюбила тебя, Пруденс. И мне невыносимо видеть, как ты страдаешь. Позаимствуй что-нибудь из моего опыта. Пусть он не пропадет напрасно. Может быть, от этого он не будет таким горьким.

Теперь, в свою очередь, Пруденс с сочувствием обняла подругу.

– Знаешь, – проговорила она мягко, – однажды я сказала Пинкни, что не свяжу свою судьбу с ним, потому что слишком люблю его. Тогда я была умной и смелой. Теперь наступила пора подтвердить эти слова делом. – Пруденс отстранилась и встала. – Я буду скучать по тебе, Люси.

– И я тоже. Ты будешь писать мне?

– Нет. И ты не пиши. А не то мне захочется вернуться.

– Куда ты поедешь?

– Не знаю. Миссионерские школы разбросаны в самых неожиданных краях. Я зайду к тебе перед отъездом. Понадобится время, чтобы подобрать новое место назначения.

– Я почти всегда дома. Особенно для тебя.

– Благослови тебя Господь, Люси. – Пруденс засмеялась. – Я говорю как Архангел. Но совершенно искренне.

Поцеловав Люси в щеку, она быстро ушла.

Шесть недель спустя Мэри Трэдд давала прощальный обед в честь Пруденс Эдвардс. О скандальном поступке Лавинии уже не говорилось. Все обсуждали нового губернатора, назначенного янки. Роберт Скотт прежде был полковником в Огайо, а потом – служащим Бюро Освобождения. Обычно он бывал так пьян, что не мог добраться до конторы. И даже черное большинство в палате Представителей Штата Поговаривало об импичменте.