– Согласна, – подтвердила Эмма. – Наше развлечение состоит в том, чтобы наблюдать, как они борются с трудностями, в которые по своей же вине попадают. С нетерпением жду лета. В прошлом году они сильно страдали от жары.

– Военные – да. Но тем негодяям с зубочистками все нипочем.

– Нет, им здесь тоже мало радости. Они до смерти боятся черных. Для них все негры на одно лицо.

– Но они добивались для негров свободы. Чем же они теперь недовольны?

– Вряд ли они задумывались над тем, что негры, оказывается, едят. Не предполагали, что вокруг будет столько голодных негритянских физиономий, ожидающих обеда от своих новых масса.

– И завтрака, и ужина. Джошуа говорит, что они вкладывают громадные деньги в так называемое Общество колонизации Африки. Всех желающих бесплатно перевозят в Либерию.

– Ужасно. Бедняги не знают, как выжить.

– По крайней мере, хоть кто-то получает от этого выгоду. Джошуа имеет большие гонорары за оформление документов.

Джулия нахмурилась:

– Не понимаю, как Джошуа может иметь дело с этими людьми.

– Не будь такой гордячкой, Джулия. С кем-то ведь надо работать. Джошуа кормит калеку сына, толстую старуху жену и пустоголовую дочь.

– И Люси, – добавила Салли. Эмма вздохнула:

– Да, и Люси тоже. Я старая негодница. Девочка кротка, как овечка. Предана Эндрю. Уважает меня, ласкова с Лавинией и чтит Джошуа больше, чем родная дочь. И все же я не могу полюбить ее.

Элинор утешила:

– Я терпеть не могу мужа маленькой Элинор. У него на шее родинка, и я не могу оторвать от нее глаз. Из нее растет такой длинный волос, и он притягивает меня, как удав кролика. Я ненавижу своего зятя.

Салли превзошла ее:

– Я не выношу своего единственного внука. Он похож на жабу. Вдобавок у него колики.

– Джулия, твоя очередь. Кого ты ненавидишь?

– Любого в Вашингтоне, округе Колумбия. И почти всех в других городах.

Дамы согласились, что Джулия победила.

– Который час? – спросила Эмма. – Сыграем еще раз в робер? Я уже съела все, кроме чашки и блюдца.

Салли взглянула на часы, приколотые к поясу юбки.

– Еще дважды, по крайней мере. И я останусь совсем без соли, если только фортуна мне не улыбнется.

Джулия перетасовала карты. Пока Эмма сдавала, они принудили Салли пообещать, что та забудет об опере.

– Хорошо, – согласилась она. – Но вы не заставите меня отказаться от карет, которые они нам предоставляют.

Элинор взглянула на нее и поморщилась:

– Это совсем другое дело. Пусть хоть транспортом обеспечивают. Обувь стала такой дорогой, что нечего даже и пытаться ходить пешком.

Салли объявила ставку.

Пинкни, оставив тетушку у входа в дом Бретонов, прошел до конца Кинг-стрит и вышел к гавани. Он стоял глядя на воду. Прохладный ветерок освежал лицо, а солнышко согревало плечи. Позади него, относимые соленым ветром, слабо звучали голоса детей, резвящихся в Уайт Пойнт Гарденс. Четыре чайки кружили над волнами. Заметив плавающий в воде мусор, они бросились на него, но он не годился в пищу. Сердито раскричавшись, птицы взмыли ввысь и вновь заскользили по кругу. Пинкни с улыбкой наблюдал за ними, любуясь их раскованным, красивым полетом. На какое-то время собственные беды были забыты.

Вдруг кто-то потянул его за край сюртука. Это вывело его из задумчивости. Рядом стояла Лиззи.

– Ты не проводишь меня домой, Пинкни? Софи разговаривает с подругами и не может уйти из парка. А я хочу дочитать книгу, прежде чем возьмусь за уроки.

Пинкни поклонился:

– Вы оказываете мне честь, мисс Трэдд. Но скажи-ка Софи, что мы уходим. Беги к ней, а я послежу за тобой с Южной Батареи. Не переходи улицу, пока я не встану там.

Довольно с него на сегодня. Ветер вдруг показался холодным.

– Хватит, – сказал он себе вслух. – С чего это ты вздумал хандрить в такой великолепный весенний день!

Он прошел вдоль зарослей, источающих аромат чайной оливы и глицинии, и, забрав Лиззи, повел ее домой вдоль спрятанных за стенами благоухающих садов.

Дома Лиззи, поблагодарив брата, пустилась вприпрыжку вверх по лестнице. Она знала, что Джулии нет дома.

Элия вручил Пинкни записку, которую принесли в его отсутствие.

– Мама давно ушла? – спросил Пинкни, прочитав ее.

– Сразу же после вас, мистер Пинкни. Стюарт ее сопровождает. Оба они очень торопились.

– Спасибо, Элия. Я скоро вернусь.

Пинкни шел по Митинг-стрит, хмуро глядя себе под ноги. Записка была от Мэри. Мать велела ему зайти за ней к Эдвардсам. Наверное, Джулия права. Мать делает себя посмешищем. Ей не следует приглашать Эдвардсов так часто и унижать Стюарта, тем более вовлекать в это Пинкни. Молодой человек сердито постучал в дверь Эдвардсов.

Дверь открыла сама Пруденс Эдвардс.

– Добрый день, мистер Трэдд, входите. – Девушка проводила его в гостиную.

Пинкни остановился в дверях. Мэри в комнате не было. Мистер Эдвардс также отсутствовал. Пинкни решил, что Мэри увлекла Эдвардса в кабинет под предлогом духовного руководства. Пинкни в ярости стиснул зубы. Какое право она имеет ставить кого-либо в затруднительное положение! Совсем не важно, что Эдвардсы приезжие.

– Пойду поищу маму, – сказал он. Девушка остановила его:

– Не трудитесь напрасно. Ее здесь нет.

– Но я получил записку…

– Записку написала я. Ваша милая мама и мой преподобный отец на празднике в честь открытия Юношеского братства. Ваш брат вступает туда, правда, с большой неохотой.

Пинкни ждал объяснений.

– Садитесь, – сказала Пруденс. Сама она села в угол обтянутого парчой канапе и указала Пинкни на другой конец: – Я вас не укушу. – Девушка улыбнулась, но глаза ее оставались сердитыми.

Пинкни повиновался.

– Если вы собираетесь беседовать о наших родителях, то я не намерен поддерживать разговор.

– Ничего не придумаешь глупей. Если уж беседовать, то только о нас самих. Почему ты избегаешь меня, Пинкни? Вряд ли тебе неинтересно в моем обществе. Уверена, ты не находишь меня скучной.

– Мисс Эдвардс, я…

– Не называй меня мисс Эдвардс. Господи помилуй! Я обманом завлекла тебя сюда и принимаю с глазу на глаз, в пустом доме. Неужто ты так недогадлив, что считаешь необходимым соблюдать формальности?

Ее негодующие глаза бросали ему вызов.

Пинкни почувствовал, как в нем поднимается гнев.

– Не знаю, что и думать, – сухо сказал он.

– Думать не обязательно. Поцелуй меня.

Девушка подняла к нему лицо. Ее разомкнутые губы и полуприкрытые глаза дразнили его.

– Ты ведешь себя…

– …как вавилонская блудница? – Пруденс открыла глаза и рассмеялась. – Ты потрясен! Леди не говорят таких слов, как «блудница». Но ведь я не леди. Я одна из янки. Истинные дамы взрастают только на Юге. Бледные, утонченные цветы. Они увядают, заслышав крепкое англо-саксонское словцо. А знаешь почему? Потому что они еле дышат, затянувшись в эти глупые железные корсеты. Ах, прости! Еще одно ужасное слово: «корсет». Слишком откровенно, чтобы произносить вслух. А как насчет слова «ноги»? Невозможно понять, есть ли они под их дурацкими юбками. Наверное, нет. Вместо ног у них колеса. Но у меня-то точно есть ноги, и ты это знаешь. Я заметила, что ты смотришь на них, когда ветер раздувает мне юбки. Ты собираешься это отрицать? Попробуй-ка.

– Я ухожу.

Пинкни встал и покачнулся, пытаясь обрести равновесие.

– Трус, – прошипела Пруденс. – Ты хочешь поцеловать меня, хочешь прикоснуться к женщине, не закованной в металл. Что ж, целуй свою милую невесту, деревянную куклу, под стать твоей руке.

Слова Пруденс жалили Пинкни, как злые осы.

– Перестань! – воскликнул он. – Замолчи!

Пруденс учащенно дышала от ярости. Ее щеки блестели от испарины, и грудь колыхалась с каждым вдохом. Пинкни смотрел на нее не отрываясь. Коричневое, застегнутое до горловины платье сидело на ней как влитое. Он видел очертания ее сосков. Под тонким хлопком ничего не было надето.