Когда они вышли на Митинг-стрит, Джо запросил отдыха. Улица была широкой; прямо перед ними высилась двухкупольная церковь, с кладбищем и садом чуть поодаль. Пинкни заторопился:

– Мы уже дома, Тень!

Окна дома Трэддов были плотно закрыты ставнями, но сквозь щели, оставленные осколками, просачивался свет. Они прошли мимо парадных дверей и высокой кирпичной стены к железным воротам, одна сторона которых провисла на погнутых петлях.

– Обойдем дом, – шепотом сказал Пинкни, – надо бы привести себя в порядок, прежде чем являться на глаза дамам.

Вспышка зеленой звезды над головой призрачным светом озарила его заросшее щетиной лицо и спутанные волосы.

– Ты прав, капитан. – Джо стрельнул на мостовую струйкой табачного сока. Взглянув на высокие, призрачно белые колонны галереи, он пожал плечами и выплюнул комочек табака.

Они прошли по длинной, вымощенной кирпичом подъездной дорожке к утоптанному двору, за которым начинался заглушенный сорняками сад. Во дворе молодая негритянка, спиной к ним, вешала белье на веревку, туго натянутую между двумя деревьями. В серых сумерках ее ситцевое платье и косынка были единственным ярким, красочным пятном. Дворовые постройки были сложены из уникального, произведенного в довоенном Чарлстоне серо-розового кирпича. Их очертания расплывались в полумраке. Изредка темнеющие стены озарял отблеск алой ракеты.

– Софи? Это ты? – неуверенно спросил Пинкни. Негритянка выронила из рук скрученную мокрую ночную сорочку и повернулась на пятках.

– Слава Богу! Мистер Пинкни! – Она прижала руки к груди.

Они подошли к ней. Софи схватилась за голову.

– Что я вижу? – простонала она. – Кожа да кости. И без руки! – Она тоненько завыла.

– Софи, прекрати плакать! Так-то ты встречаешь героев? – Пинкни с трудом удавался шутливый тон. – Софи, я тебя умоляю.

Пинкни долго готовился к тому, чтобы спокойно перенести реакцию семьи на его увечье. Он полностью держал себя под контролем. Но это было там, в Виргинии. Дома все его мужество улетучилось. Слишком много чувств разрывало его сердце. Ему хотелось упасть на землю родного двора и обнять ее. Ему хотелось, запрокинув голову, завыть от боли и от страха перед будущим при виде залепленных пробоин в стене дома. Но ни одно из этих беспорядочно нахлынувших желаний не отразилось на его исхудавшем лице. Он улыбнулся Софи и похлопал ее по плечу.

– Порядок, – сказал он, – полный порядок. Девушка сунула в рот кулак, чтобы заглушить рыдания. Наконец она успокоилась.

– Так-то лучше, – сказал Пинкни и указал на стоявшего с ним рядом Симмонса: – Это Софи, Тень. Она заботится о моей маме и ее нарядах, а теперь, похоже, ей приходится обстирывать всю семью.

– Да, сэр, – пробормотала Софи. – И мисс Джулию особо.

– Мисс Джулию? Разве она живет здесь?

– Да, сэр. В доме мисс Джулии на Шарлотт-стрит поселился генерал янки.

– Ясно. Что ж… Это мистер Симмонс, Софи. Он тоже будет жить с нами. Но ты не беспокойся. Что касается стирки, мы с ним не так щепетильны. Есть ли в чайнике кипяток?

– Огонь погас, но воду я еще не вылила.

– Пожалуйста, Софи, добавь дров и разведи огонь. Принесешь нам с мистером Симмонсом щетки и мыло, а потом прокипятишь одежду, что на нас.

– Хорошо, мистер Пинкни. Я скажу Соломону, чтобы он поставил ванну в вашу комнату.

– Ни в коем случае. Мы привезли с собой в одежде нежелательных пассажиров. Не хочу, чтобы они попали в дом. Мы вымоемся прямо здесь, во дворе. А ты – чур не подглядывать! Понятно?

– Ах, мистер Пинкни… – Софи хихикнула.

– Тогда все в порядке, ступай. Да, Софи, нам еще нужна бритва и чистая одежда. Я оставлял ее в шкафу. Она на месте?

– Да, сэр.

– Что ж, поторопись.

– Иду, сэр. Мистер Пинкни… Ухожу, ухожу… Я только хотела сказать, что все мы рады вновь видеть вас дома. В доме должен быть хозяин.

– А чистый хозяин еще лучше, правда?

– Да, сэр. Я ушла. Девушка побежала к кухне.

Пинкни, высоко держа керосиновую лампу, проводил товарища в гостиную. Теперь они были чистые – и это все, чем можно было похвастаться. Довоенная одежда Пинкни висела на нем, Джо совершенно в ней терялся.

– Моя тетушка Джулия – настоящая Горгона, Тень, – предупредил Пинкни. – Не огорчайся, что бы она ни сказала.

Он постучался в одну из створок распахнутой двери.

Джулия подняла глаза от пялец. Она штопала рубашку Стюарта той же атласной гладью, к которой прибегала при вышивке.

– Добрый вечер, Пинкни, – спокойно сказала она. – Не стой в дверях, проходи и садись.

Но Пинкни застыл как вкопанный. Он осматривал комнату, знакомую с первых дней жизни, отмечая следы разрушения и грабежа. Исчезли серебряные блюда, распространявшие над полированными, красного дерева столами изысканные ароматы. Исчезли хрустальные вазы, в которых всегда стояли свежие цветы. Нет фарфоровых собачек, что сидели на каминной полке, охраняя очаг. Пропали все фарфоровые безделушки: дрезденские пастухи и пастушки, некогда раздражавшие его своей жеманностью, маленькая китайская танцовщица с нарисованным на веере крохотным цветущим деревцем, шкатулки, в которых мама держала конфеты. Пропало и многое другое из того, что он помнил. Исчезли все легкомысленные завитушки красоты.

Серебристо-голубой шелк, которым были обиты стены, испачкан, драпировок нет. Единственная в комнате картина висит слишком низко. Судя по пятнам сырости, она накрывает залатанную пробоину. Других картин нет, только прямоугольники темнеют вместо веселых, полных света и воздуха пейзажей.

Половины мебели нет, оставшаяся обожжена. Глубокие борозды испещрили ножки стульев – память о людях, носящих шпоры. Аккуратные заплаты на прорехах в волосяной обивке – тонкая работа, которую успела сделать Джулия. Побитый пол натерт, но плитки паркета вылезают из пазов в тех местах, откуда сдвинули тяжелый секретер и тумбочки. И нет больше персидских ковров, чтобы прикрыть царапины.

Пинкни заставил себя войти в комнату. Он осторожно ступал по голому, в выбоинах, полу. Джулия на миг широко раскрыла глаза, заметив его пустой, сколотый булавкой рукав.

– Дорогой мой мальчик! Прости меня. Тебе было очень больно?

– Теперь, слава Богу, не болит. Тетя Джулия, позволь мне представить своего друга, Симмонса. Когда я потерял руку, он спас мне жизнь.

Джулия взглянула на паренька. Она даже не пыталась скрыть отвращения. Пинкни почувствовал бодрящий прилив гнева. Он взглянул на тетушку изменившимся стальным взором.

– Что ж, добро пожаловать, мистер Симмонс, – сказала Джулия. Приглашение из-за ледяного тона не прозвучало убедительно.

Пинкни повернулся к другу, все еще маячившему в дверном проеме.

– Я же тебе говорил, – шепнул он. – Входи. Она лает, но не кусается. Мне очень жаль, Тень.

– Я встречал и похуже, – сказал паренек. Он вошел в комнату, напустив на себя развязность. – Здр-расьте, мэм, – обратился он к Джулии.

Затем Джо уселся в высокое кресло с надголовьем, в котором мог укрыться от взгляда Джулии. И она не была ему видна.

Пинкни поставил стул рядом с креслом тетушки. Щеки его раскраснелись от гнева. Ему очень хотелось высказать все, что он думает, но Джулия была его теткой, значительно старше годами, и к тому же леди.

– Благодарю за встречу с фейерверком, – натянуто пошутил он.

От Джулии не ускользнула его ирония, однако она не переменила своей кислой, надменной мины. Не отрываясь от работы, она пояснила, в чем дело. Сегодня четвертая годовщина сдачи форта Самтер. Именно в этот день началась война. С тех пор как Объединенные Силы в феврале заняли Чарлстон, они сделали все, чтобы восстановить форт. Крохотный клочок земли в гавани, некогда символ Юга, сделался теперь символом Севера. В честь перепосвящения из Нью-Йорка и Бостона пришли пароходы с победными знаками движения аболиционистов, возглавляемого Генри Уордом Бичером. Майор, а ныне полковник Андерсон, который в апреле 1861 года сдал форт, приехал в Чарлстон, чтобы поднять флаг, спущенный им четыре года назад.