При этих словах Элизабет вновь обрела дар речи:

– Вы и рта не раскроете, чтобы меня не оскорбить, невозможный вы человек! Как можете вы заикаться о моем равнодушии к сыну? Выкладывайте живо, что у вас там, и убирайтесь из моего дома куда хотите.

– Но мне нужно многое сказать, а вы, я вижу, не очень-то расположены слушать. Давайте, я зайду как-нибудь в другой раз?

– Вас больше и на порог не пустят! Фицпатрик покачал головой.

– А вот это зря. Вы потом локти будете кусать из-за того, что не выслушали меня. Итак, какой перед вами выбор? Либо я прихожу снова, либо приношу вам нижайшие извинения и остаюсь. Трэдд сейчас плавает, но скоро вернется – небо хмурится.

Сделав над собой невероятное усилие, Элизабет подавила клокотавшую в ней ярость.

– А это очень важно, то, что вы намерены сообщить?

– Очень. Ваш сын незаурядный мальчик.

– Тогда садитесь и рассказывайте.

– Можно обойтись без нижайших извинений?

– Не будьте ослом! – взорвалась Элизабет.

– Хорошо, – покорно согласился Фицпатрик. – Я постараюсь, хотя не обещаю.

Фицпатрик опустился в кресло. Лицо его стало серьезным, даже как-то постарело. Элизабет никогда не видела его таким. Она села напротив. Гнев улетучился, беспокойство за Трэдда охватило все ее существо.

– Говорите же! – с нетерпением попросила она.

– Да вы не тревожьтесь! – торопливо начал Фицпатрик. – Пугать вас я не собираюсь. Кроме хорошего, мне нечего сказать о Трэдде. Я знаю только одно: мальчик он незаурядный, одаренный.

Голос Фицпатрика звучал так же, как и во сне, – нараспев, словно следуя причудливой мелодии, да и слова казались Элизабет странными, незнакомыми. Фицпатрик не хвалил мальчика, как это обычно делается, за храбрость, мужество или выносливость. Нет, по мнению учителя, Трэдд отличался умом, чуткостью восприятия и жаждой знания.

– Именно поэтому он чувствует себя неуютно. Его тянет читать, а не играть в войну, как других сверстников. Он скрывает свои наклонности – и довольно искусно. Никто не подозревает в нем чужака. Но сам он прекрасно отдает себе в этом отчет. Он знает, что устроен иначе, и есть опасность, что он начнет таить свои истинные пристрастия от самого себя. И тогда ему придется распрощаться с теми особыми свойствами души, которые отличают его от прочих.

Элизабет, сдвинув брови, напряженно ловила каждое слово в попытке уяснить сказанное.

– Под особыми свойствами я отнюдь не подразумеваю того, что имели в виду древние греки, – поспешно уточнил Фицпатрик. – Трэдд начнет увлекаться девушками, когда станет постарше. Волноваться вам незачем.

Элизабет решительно не понимала, о чем идет речь.

– О невинная голубка! – Видя ее явное замешательство, Фицпатрик рассмеялся. – С этим у Трэдда все будет в порядке. А до вашего сведения я хочу довести вот что: Трэдд на голову выше всех своих ровесников. Интеллектом он превосходит многих взрослых. Образования ему недостает, но это дело поправимое.

– Тогда в чем загвоздка? Ведь он учится в школе.

– Трэдд учится в школе, где солдат ставят над учеными и поэтами. Он живет в обществе, где ценится только успех, а борьба и стремления ничего не значат. Трэдд еще слишком молод, чтобы самостоятельно избрать себе в удел наслаждение мыслью. Он слишком полагается на верования стада. – Фицпатрик резко подался вперед, стараясь внушить Элизабет свою убежденность. – Вы помните, – настойчиво спросил он, – как научились читать?

Элизабет кивнула.

– Для вас это было волнующим открытием, правда? Вам не казалось, что вы обрели какой-то волшебный дар?

Губы Элизабет тронула улыбка.

– Вот-вот, именно так… Волшебный дар.

– А когда вы утратили это чувство? Улыбка Элизабет погасла.

– Не знаю. – Ей вдруг сделалось нестерпимо грустно.

– Такое происходит почти со всеми. Появляются другие дела и заботы, отвлекают новые знакомства. Увлечение книгами постепенно проходит, и даже не каждый способен это заметить. Обычно это случается довольно рано. Трэдд до сих пор полон энтузиазма. Счастливец! Мне хочется, чтобы он сохранил страсть к познанию. Вы поможете мне? Вам ведь не все равно?

– Нет, конечно же нет! – порывисто воскликнула Элизабет.

Фицпатрик взял ее руки в свои.

– Ты так печальна, – проговорил он вдруг. – Я понимаю. Не огорчайся, Бесс. Ты можешь вернуть волшебство, если захочешь.

Пальцы Элизабет жгло как огнем. Учитель переступил все мыслимые и немыслимые рамки приличия. Она отдернула руки:

– Мы беседуем о моем сыне, мистер Фицпатрик, не обо мне. Что я должна сделать для Трэдда?

– Самое главное вы уже сделали. Согласились с необходимостью волшебства. А далее…

– Мама, можно мне поужинать у Роджера?

На пороге появился Трэдд. При виде Фицпатрика Роджер был тотчас забыт. Между учителем и учеником завязалась оживленная беседа о классификации облаков. Элизабет смотрела на сына новыми глазами. Раньше она, заметив, что он вырос из купального костюма, сразу принялась бы ломать голову над тем, где раздобыть деньги для покупки нового. Теперь же она – вся внимание – слушала, как он забрасывает учителя вопросами о скорости ветра и причинах гроз. Возбужденный Фицпатрик отвечал ему с не меньшей горячностью. «Замечательно», – то и дело приговаривал он. Это его любимое словцо, подумала Элизабет.

Кэтрин, вернувшаяся от подруги, придвинула стул поближе к Генри Фицпатрику и зачарованно внимала разговору, который переключился теперь на морские штормы. Фицпатрик целый год проплавал на кораблях торгового флота. Кэтрин жадно впитывала все его рассказы, то и дело откликаясь, будто эхо: «Замечательно!» Элизабет прекрасно понимала, что дочери интересен прежде всего сам рассказчик, и это не на шутку тревожило ее. Оградить Кэтрин от опасного влияния значило бы лишить Трэдда слишком многого. Если приходится жертвовать кем-то из детей, кого выбрать?

Словно в ответ на ее внутреннее смятение небо заволоклось черными тучами. Воздух сделался вязким и неподвижным – ни малейшего дуновения… Все вокруг замерло в напряженном ожидании. Поверхность океана застыла в мертвенном оцепенении. Разговор постепенно смолк. Элизабет ощутила, как пульс ее учащается от какого-то предчувствия.

Сверкнула молния – вспышка, казалось, длилась особенно долго. Оглушительно загрохотал гром, и ливень хлынул сплошным потоком.

– Браво! – вскричал Фицпатрик.

Элизабет рассмеялась.

Гроза оказалась великолепной – загляденье. Раскат следовал за раскатом, дождь с шумом хлестал по крытой жестью крыше, волны вздымались и обрушивались на берег. Изжелта-синие зигзаги молний с шипением полосовали небо. Кэтрин потихоньку улизнула – скорее зарыться в подушки. Трэдд старался держаться молодцом, однако зажмурил глаза и съежился в шезлонге. Элизабет несколько раз прошлась по веранде из конца в конец, наслаждаясь будоражащими токами, пронизавшими ее жилы. Генри Фицпатрик, улыбаясь, растянулся в шезлонге рядом с Трэддом. Каждый из них встречал грозу по-своему и был с ней как бы наедине.

Гроза прекратилась так же внезапно, как и началась. Подул сильный ветер. На горизонте громоздились уходящие темные тучи. Элизабет вдохнула напоенный озоном прозрачный воздух, чувствуя себя освеженной и полной новых сил.

– Взгляни-ка! – Трэдд показал рукой направо. Над дальним краем побережья вставала радуга.

Фицпатрик подошел к двери, распахнул ее настежь и, закинув голову, крикнул в небо:

– Это все равно что золотить лилию! Для представления вполне достаточно и одной грозы.

Элизабет онемела от подобного кощунства. Но подоплека услышанного была ей ясна. Радуга ложилась излишним бременем на ее потрясенные чувства. Фицпатрик обернулся к ней. Глаза его сощурились, углы рта подрагивали от едва сдерживаемого веселья.

– Стол для ужина лучше накрыть в комнате, – заметил он. – Закат сразит вас наповал.

– Конечно же, в комнате, – отозвалась Элизабет. – Вы останетесь поужинать с нами? Тогда и договорим.

– Лучшего и желать нельзя. Благодарствую.