Пинкни так удивился, услышав этот комплимент, что резко выпрямился. Ножки стула ударились об пол с громким треском.

Этот удар, казалось, был ужасающей, потрясшей все силы. Веранда покачнулась и содрогнулась так, что Пинкни с размаху упал на треснувшие доски пола. Он услышал, как они трещат под ним, разламываясь. Джулия громко закричала. Ее крик заглушил хаотический звон колоколов. Пинкни понимал, что и сам что-то кричит, но не разбирал слов. Вдруг раздался ужасающий грохот – стены дома покачнулись.

Весь город стонал, будто живое существо от непереносимой муки. Колокольня, единственное возвышение на фоне крыш, раскачивалась из стороны в сторону; колокола сердито звенели, словно в знак протеста. Деревянные постройки со скрипом и треском распадались, камины раскатывались, будто сложенные детьми, с грохотом и клубами пыли. По фасаду церкви Святого Михаила, будто живая, пробежала трещина. Пол рассеялся, галереи упали, и огромная парящая белая колокольня осела с шумным вибрирующим вздохом, войдя на восемь дюймов в содрогавшуюся землю.

На колокольне оглохший от звона огромных бронзовых колоколов сторож отчаянно вцепился в подоконник. Не веря своим глазам, он увидел, что колоннада суда через улицу обрушилась, как домино. Каменные стены здания подпрыгнули и медленно отделились друг от друга. Карниз отвалился, как разлетевшаяся волна, и здание с оглушительным грохотом рухнуло.

В Саммервиле исчезла загадочная дыра, поглощенная расселиной в двадцать пять футов шириной, возникшей на месте Мэйн-стрит. Огромные красавицы сосны падали поперек улиц и улочек, корни их со страшной силой выворачивало из земли.

На острове Салливан вековой мерный прибор замер, море до самого горизонта покрылось дрожащими беспорядочными волнами. Сваи домов подкосились, все внутри пьяно заскользило в сторону веранд и волнующихся песков.

В 9.52 землетрясение закончилось так же неожиданно, как и началось. Оно продолжалось всего семьдесят секунд.

В Чарлстоне наступила сверхъестественная тишина, только изредка какой-нибудь кирпич падал на груду обломков. Затем тысячи бегущих, спотыкающихся людей заполнили город. Многих землетрясение застало спящими; все еще сонные, обезумевшие, ничего не понимающие, они покидали дома, переставшие быть укрытием, в поисках убежища от содрогавшихся стен, падающих потолков и разлетающихся оконных стекол. Инстинкт подсказывал им, что надо спасаться бегством, и они бежали, не в силах ни говорить, ни кричать. Слышались только невольные нечленораздельные стоны ужаса да шарканье и шлепанье босых ног по заваленной осколками стекла булыжной мостовой.

В старом городе люди спешили на широкие поляны парка; Митинг-стрит заполнили фигуры, напоминавшие своими белыми длинными сорочками духов. Они спотыкались и простирали руки в пугающую тьму.

В саду дома Трэддов посреди обломков рухнувшей веранды лежала Джулия Эшли, ее глаза гневно смотрели в безлунное небо. Никто из спешивших мимо людей не видел ее и не слышал голоса Пинкни, который звал: «Люси… Люси… Люси…», пока его губы могли шевелиться.

В северной части города люди нашли убежище на открытых местах парка и широких дворах железнодорожной станции. Люси Энсон старалась пробиться сквозь толпу, чтобы добраться до Пинкни. «Пожалуйста, – говорила она снова и снова, – дайте мне пройти», – но безжалостный поток влек ее в противоположную сторону. Люси долго боролась, когда неожиданно сердце в груди ее замерло, как если бы Пинкни уже не было в живых. Люси позволила толпе увлечь себя, не заботясь, что с ней случится.

Второй толчок произошел в десять часов, и люди обрели голос. Они бросались на трясущуюся землю, визжа и закрывая голову руками. Земля колебалась почти полминуты, довершая начатые разрушения. Огромные колоннады фасада Гиберниан-холл повалились через искореженную мостовую на Митинг-стрит, а крыша портика рухнула на мраморный пол. Церковные колокола повторили ужасающую какофонию первого толчка. На Брод-стрит взорвалась газовая магистраль, и столп огня осветил корчащуюся и вопящую толпу.

Когда колебание земли прекратилось, люди повскакивали на ноги и с воплями продолжили свой бег к парку.

На острове Салливан парка не было. Элизабет прижимала к себе всхлипывающих детей; они сидели на песке, и она прикрывала их своим телом от грозившего двинуться на них океана.

Генриетта Трэдд старалась успокоить своих малышей.

– Все уже закончилось, – лгала она, – а теперь давайте поможем папе.

Стюарт лежал без сознания. Лицо его было бледно, он истекал кровью – на голову ему обрушилась балка. Дети тянули его за ноги, Генриетта прижимала голову мужа к своей груди; так они перетащили его в сад.

Всю ночь земля ворочалась на глубине восьми миль. Семь последующих толчков окончательно разрушили расшатанные стены. Толчки перемежались мертвой тишиной. У людей не было сил кричать. Когда солнце поднялось над сердитыми беспокойными водами гавани, толпы людей в парке взглянули на него обезумевшими воспаленными глазами. Многие поверили, что нынешней ночью наступил конец света. Последний толчок произошел в 8.30, когда уже совсем рассвело. Солнце пересекло безоблачное, ясное, будто в насмешку, небо, прежде чем люди нашли в себе мужество оставить безопасные поляны, молясь, чтобы толчки не повторились.

Они остались живы, и осознание происшедшего наполнило их ужасом. Они пережили нападение самой земли. Никакая катастрофа за всю историю города не могла сравниться с этой, до основания разрушившей их дома и их жизни. Будто вновь прорезавшимися голосами они, не веря своим глазам, приветствовали товарищей по несчастью, удивляясь, что все еще могут с радостью обнимать друг друга, встречая среди выживших друзей и родных.

Затем они поплелись по улицам, прихрамывая на изрезанных, кровоточащих ногах, чтобы удостовериться, целы ли их дома.

В верхнем городе люди с трудом выбирались из парков и привокзальных дворов. Все были словно в тумане, и никто не обращал внимания на бледную женщину, глаза которой смотрели с таким отчаянием, будто она мучилась на самом дне ада. Это была Люси Энсон. Ее страх за Пинкни был столь велик, что ужас землетрясения не задел ее. Сердце сказало ей, что он умер. Загадочная связь между ними оборвалась; иного объяснения быть не могло.

И все же ей необходимо было убедиться. В глубине души она отказывалась примириться с потерей. Это заставляло ее продвигаться вперед, вселяя зыбкие надежды… «Он жив, он всего лишь ранен. Ты потеряла его мысли, потому что он без сознания. А не потому, что он умер. Он не может умереть. Этого не может быть».

Люси бормотала эти слова вслух, побуждая себя двигаться.

– Не может быть, не может быть, не может быть…

Слова потеряли смысл, но она не переставала повторять их, пока ее пересохшие губы не потрескались. Тогда она стала повторять их про себя, пока шла, милю за милей, ушибая и раня о булыжник ноги, разрывая в клочки ночную сорочку и царапая руки, когда приходилось перебираться через груды обломков. Пыль от разбитой штукатурки оседала на ее волосах и коже, и Люси была вся покрыта ею, за исключением кровоточащих ссадин. Она напоминала призрак, воплощение своих собственных страхов, и живые шарахались от нее, давая дорогу.

Уже почти вечером она вошла в искореженные чугунные ворота сада Трэддов. Косой луч солнца освещал запыленные рыжие волосы Пинкни. Люси медленно опустилась на землю близ чугунных завитков.

– Нет! – выкрикнула она в небеса. – Нет! – прошептала Люси, не веря собственным глазам. Она не могла отказаться от надежды. Бессчетное повторение собственных бессмысленных слов заставило ее поверить в них. – Он не может умереть! – крикнула она и бросилась к Пинкни, не заметив Джулии Эшли, несмотря на то что запнулась о ее руку.

Глаза Пинкни были закрыты, лицо казалось юным и спокойным, как лицо спящего ребенка. Люси спешила к нему, не видя ничего вокруг.

– Пинкни, милый, это Люси! Сейчас я тебе помогу. Очнись, любимый мой!