Переехав в Россию окончательно в 2005 году, Ивановы порой хохотали горько над своими российскими друзьями и знакомыми, по полчаса сливающими горячую воду, «чтобы прочистить трубы» перед тем, как принять ванну, но мечтающими о счетчиках. Болтающими по нескольку часов по телефону ни о чем и отказывающимися от безлимитного тарифа. Ругающими «буржуинскую» Россию и не верящими, что в той же «демократической и европейской» Прибалтике, начиная уже с 93-го года, тысячи семей были выброшены на улицу вместе с детьми на мороз, без предоставления жилья — в никуда, в бомжи, на смерть.
Очень скоро и Валерий Алексеевич, и Катя поняли, что бессмысленно объяснять россиянам что-либо про реальный капитализм и реальный Запад. Они оба пожили не только в Латвии. Приходилось работать в различных европейских странах, путешествовать и просто жить — не туристом, а платящим за все и выполняющим все законы, да еще чужим для всех человеком. Но тем, кто знает эту жизнь, тем объяснять не надо — ни про плюсы, ни про минусы. А тем, кто не пробовал, — объяснять бесполезно. Ивановы рады были, что вырвались в Россию, и этого было им достаточно. Они быстро усвоили — никому не хочется знать, что вожделенная мечта о рае земном не воплощена нигде — ни во Франции, ни в Германии, ни в Австралии с Америкой. Зато хорошо знали от таких же, как они, русских из Туркмении и Казахстана, не говоря уже о всеми забытых русских Чечни, что «может быть гораздо хуже, чем в Латвии». Предупреждать? Кого? Объяснять? Кому? Кого и что могло научить? Умные и так умные. Дураки — останутся дураками. А прочих так много, что хоть всю жизнь посвяти просвещению и яростной публицистике — только лоб расшибешь. А своя жизнь пройдет мимо, и так почти прошла. И потому так много слышно недовольных Россией переселенцев и так мало видно довольных. Потому что недовольные единицы орут во все горло в Интернете и плачутся в газетах. А довольные, которых миллионы, — счастливы и молчат, суеверно пытаясь не сглазить долгожданный покой.
К концу 89-го года двадцатидевятилетний Иванов стал самым молодым членом Президиума Республиканского совета Интерфронта и председателем Комиссии по пропаганде и агитации. Он не любил излишней публичности, тихо работал в кабинете, готовил выступления, писал листовки и воззвания, сочинял лозунги и готовил методическую литературу. В его обязанности также входило курировать интерфронтовские СМИ, проводить пресс-конференции, ежедневно принимать на себя многочисленных журналистов, желающих взять интервью у лидеров движения.
Особой статьей было поддержание связей с интердвижениями соседних республик и совместное проведение пропагандистской работы в союзных СМИ. Он часто выезжал в командировки по крупнейшим городам России, встречался с трудовыми коллективами, рассказывал о политической ситуации в Прибалтике, о тех неутешительных выводах, которые можно было сделать по итогам «демократизации в передовых республиках». Ленинградское телевидение стало для Интерфронта крупнейшим информационным каналом, по которому еще можно было высказать точку зрения русских в национальных республиках, и поддержание работоспособности этого канала и постоянное обеспечение его свежими материалами были тоже заботой Иванова.
Еще одним, и важнейшим, делом было поддержание связей, обмен информацией и координация действий с Рижским ОМОНом, который необходимо было подтолкнуть к принятию нужного решения — на чью сторону встать и олицетворением чьей вооруженной силы быть отряду. Понятно, что тут и без Иванова хватало желающих, да еще и с куда более весомыми полномочиями. Но упускать возможность подправить со своей стороны вектор деятельности ОМОНа, направляемый куда более могущественными силами, и потерять так давно и удачно сложившиеся контакты — нельзя. Эта сторона деятельности была щекотливой, никто из руководства на нее никаких распоряжений не давал, ни устных, ни письменных, но и не мешал. В то же время офицеры отряда, с которыми постоянно поддерживал формальные и неформальные связи Иванов, нуждались в информации о деятельности Интерфронта, как одного из ключевых игроков в дальнейшем развитии политической ситуации в республике. Никто никому не сдавал лишней информации, но сотрудничество было обоюдовыгодным. Тем более что очень скоро ситуация обострилась, все пошло вразнос, и неформальные связи и влияние стали иметь куда больший вес, чем рушащаяся административно-командная система.
Иногда, например, тому же ОМОНу выгоднее было попросить о чем-то армию не напрямую, а через Иванова, который, в свою очередь, решая свои вопросы в отделе спецпропаганды Политуправления округа, безлично обговаривал желательность решения тех или иных вопросов в помощь «общим товарищам». И наоборот. В Старой Риге, напротив знаменитых «Трех братьев», в маленьком средневековом особнячке, проходили встречи с политотделом специальных частей округа, там тоже можно было связать кое-какие концы с концами. Все играли в свои игры, никто никому не доверял до конца, а потому сама возможность контакта между различными ведомствами и общественными организациями, в том числе, приобретала особое значение.
Горизонтальные связи были зачастую единственным способом хоть как-то координировать действия, способные притормозить окончательную дезинтеграцию страны, и выиграть время на местах в надежде на то, что ситуация в Центре все-таки созреет и кардинально изменится.
В 89-м году понимание этого еще только назревало, но такие вещи и такие контакты не выстраиваются за недели и даже месяцы, и те, кто не собирался сидеть сложа руки, глядя, как разваливается страна, заранее старались приобрести союзников на ключевых позициях.
Одним словом, синекурой работа освобожденного члена Президиума Интерфронта вовсе не была. Каждый из штатных сотрудников движения, насчитывавшего по самым скромным оценкам не менее полумиллиона сторонников и активных членов, занимался своим участком работы, каждый делал все, что мог и на что был способен. В конце концов — все они были простыми людьми, никто из них курсов по кризисному менеджменту не кончал и учиться приходилось на ходу, в том числе у противника, на стороне которого было все — и административный ресурс, и опытные советники по экспорту управляемых революций. И Москва, и Вашингтон, и руководство КПСС, и вся мощь США и Западной Европы — весь мир без преувеличения был против полутора десятков штатных сотрудников Интерфронта и таких же, как они, миллионов обычных рабочих и учителей, военнослужащих младшего и среднего звена, директоров заводов и простых инженеров во всех национальных республиках. Русский народ — и против него советская элита: партийное руководство и СМИ, армейский и милицейский генералитет, правительство и покрываемые им же теневики, поднявшиеся на сухом законе и искусственно созданном дефиците, на «кооперативном» движении и «новом мышлении», покрывающем все грехи. Русский народ и против него, вместе с собственной, точнее, вненациональной советской элитой — весь западный мир.
А главное, главное, главное… Против двадцати пяти миллионов русских, отправленных в служебные командировки на свои окраины и без того обескровленной после Отечественной войны Россией, встали москвичи и ярославцы, питерцы и горьковчане — такие же русские, только живущие в пределах РФ. Кто сказал, что не было гражданской войны в перестройку?!! Гражданская война — была! Потому что русские России в перестройку самым прямым и непосредственным образом были задействованы на стороне эстонцев и грузин, азербайджанцев и латышей, бан-деровской Украины и мусульманского Северного Кавказа против русских, пытавшихся отстоять свою жизнь, человеческое достоинство и свободу в национальных республиках СССР. Разве это противостояние, в результате которого русские России, пусть и под чужим руководством, сдали на прямое физическое уничтожение, на открытый геноцид 25 миллионов русских, оказавшихся за пределами Российской Федерации, — это разве не гражданская война?!..
Я, Тимофей Круглов, автор этих записей, но не этой жизни, просто передаю, как можно суше и политкорректней, все те слова, что обрушивал на меня сосед мой новый — Валерий Алексеевич, рассказывая о том, что до сих пор гложет его и миллионы таких же, как он, даже после возвращения в Россию. Когда, казалось бы, надо молчать и радоваться. Радоваться тому, что «дарагие рассияне» не испытали того, что испытали русские, брошенные братьями своими буквально за «чупа-чупс» и возможность смотреть порно по видику. Я отводил глаза и смотрел в потолок кабинета в доме Ивановых, отделанного, как и все стены, деревом. Там было что рассматривать — узоры вокруг сучков, причудливые извивы линий живого дерева захватывают так же, как и огонь в камине, как вода в лесном ручье, стремительно обегающая поросший мохом камень на ее пути. Я молчал. Чем я-то виноват? Тем, что всю свою жизнь прожил в Ленинграде? Тем, что спокойно дослужился до пенсии? Тем, что не голодал и никто не присылал мне повесток на выселение из кооперативной квартиры на улице Кораблестроителей? Тем, что у меня многочисленная родня и мы все помогали друг другу выжить? Тем, что не воевал, не сдавал экзамены по государственному языку? Так таких, слава богу, большинство в России. Да и пострадали у нас тоже многие, в том числе и те, кто отчаянно поддерживал Ельцина вчера, напрочь забыв об этом сегодня. Чем я виноват и какое мне дело до всех этих русских в Прибалтике или Средней Азии? Да у нас, в России, две чеченских войны были!..
