— Куда?! Николай Павлович, вы лучше нам оставьте, мы ему не отдадим, сами употреблять будем! — отчаянно завопил Леша.
— Ну то-то! Вот ленинградцы — товарищи культурные, понимают толк в напитках, не то что вы, дикие люди из Вецмилгрависа! — Палыч наконец подошел к Иванову и протянул жесткую, лопатой, ладонь. — Поздравляю, юноша, с твоим тридцати. однолетием! Расти большой, красивый и никогда больше с дурными компаниями не связывайся, а то каждый год свои именины будешь в такой обстановке праздновать!
— Так завтра у меня, завтра! — засмущался, аж румянец поплыл во все лицо, Иванов. Но было поздно, все уже обступили его, тянули за уши, поздравляли, трясли обе руки, не забывая от души чувствительно похлопать по всем частям тела.
— Ну, что у тебя там, не томи, — не выдержал Толик и показал глазами на авоську Трегубова.
Тот торжественно вытянул из матерчатой сумки трехлитровую бутыль с тяжело всколыхнувшейся прозрачной жидкостью.
— Шестьдесят градусов! Чистый, как слеза комсомолки! Из елгавского сахара! Все для именинника! Все для победы!
— У-у-у-у-у-у!!! — дружно восхитились все присутствующие. Только у Толика с Ивановым этот крик души потихоньку перешел в скорбное молчание. Сухой закон вряд ли теперь отменят быстро. А нарушать самим — не с руки, в такой обстановке не до выпивки, однозначно.
— Спасибо, дружище! Не забыл тыл фронта! — Валерий Алексеевич обнял седого, жилистого Палыча, усадил за стол, налил чаю. А бутыль с самогоном водрузил обратно в авоську и задвинул поглубже себе под койку — до лучших времен.
Обсудили все вместе положение в стране, поделились новостями, заодно и попрощались сразу с ленинградцами. Мурашов повел их к Чизгинце-ву — снимать сюжет для «Факта». Потом ребята должны были еще заехать к Алексееву, там доснять кусочек об Интерфронте и тут же, на том же ленинградском такси, ехать обратно в Питер. О перегоне материала через вышку Латвийского телевидения нечего было и мечтать.
— А чего ж вы на такси-то? — поинтересовался напоследок Иванов у Леши. — Что, на студии автотранспорт кончился?
— Да пока командировку оформишь, пока деньги получишь, пока водителя найдут. Я с Болгарчуком и Обленовым согласовал на ходу, у Апухтина друг в таксопарке — вот и рванули по горячим следам на тебя посмотреть!
— Леш, ты бы заехал к Алле, раз такое дело. Передай, что все в порядке, сам ведь видел. Сижу, пью чай, устраиваю пресс-конференции. Ну, сам знаешь, что сказать надо. Буду через несколько дней, когда все рассосется. Если что — пусть звонит, телефон она знает. Никак не заставить было ее к теще пока переехать с Ксюшкой вместе, — пожаловался на жену Иванов.
— А Трегубов не зайдет к ней?
— Палыча я здесь оставлю, для него тут тоже дело найдется.
— Ну ладно, сделаю, о чем разговор, Валера? Ты тут поосторожнее. Нам еще в Питере столько водки выпить надо! От Хачика тебе привет, от Тышкевича, Панкова, Жамгаряна, короче, долго перечислять! Держитесь тут! А мы материальчик выпустим завтра в эфир — все как договорились!
Леша махнул рукой на прощание и побежал в темноту ранней январской ночи — догонять Мурашова с Апухтиным. Палыч остался в кубрике. Шумно прихлебывал чай. Потом потребовал сигаретку.
— Ты ж не куришь, Палыч!
— А тебе жалко? — Трегубов сделал несколько затяжек, сморщился и погасил огурок в жестяной банке. — Так что, я на самом деле здесь нужен?
— Тряхни стариной, если можешь урвать хоть пару дней. У меня тут всякие свои дела, а Толян тоже на разрыв, просил помочь присмотреть за нашими ребятами. Мы тут со Свораком решили нескольких гвардейцев обкатать. Пусть вспомнят, что такое оружие, да заодно на постах померзнут вместе с омоновцами, в контакт войдут. И им помощь, все ж меньше людей своих отрывать, и нам польза. Одни они, конечно, не останутся, старшими везде омоновцы будут. Но тут и милиции уже два десятка человек перешли в ОМОН — из курсантов средней школы, из ГАИ, из райотделов… Проверять особо некогда. Так, берут, конечно, только тех, у кого здесь друзья, кто поручиться может. Но все же — новенькие. А тут еще наши гвардейцы… Короче, ты ребят знаешь, вот и покомандуй. С работы сможешь отпроситься?
— С работы не проблема, вот Татьяна… — Палыч осекся. Таня, его вторая жена, была намного моложе Трегубова и, конечно, беспокоилась всегда «за своего старика». Ну а Палычу хоть уже и подкатило к шестидесяти годам, на вид этого не скажешь, если не знаешь. Крепкий мужик — старой школы. Теперь таких уже не делают. — Ладно! Решим вопрос! Я пойду позвоню домой да с Лешкой попрощаюсь. А ты тогда ружжо мне вытребуй, а то как я безоружный воевать буду?
— Воевать, надеюсь, не придется. А ружжо у Мурашова требуй. Ладно, решай вопросы, а мне пора идти лезть людям в душу. Толян просил поработать с личным составом по политической линии. Что говорить да как, если вдруг на журналистов нарвутся. Или, того хуже, на прокурора или следователя. Политинформацию во взводе прочитать, о жизни поговорить, мол, народ с вами! К ночи еще гости пожалуют — это к гадалке не ходи. Они все к Толяну в таких случаях водки попить нарисовываются. Ну, чайком на этот раз обойдутся. А я посижу в уголке — послушаю, нам тоже полезно. Короче, ты все понял. Спасибо, Николай Палыч, за поддержку. И за подарок спасибо. Тридцать один год! Все! Приехали! Сегодня в ноль часов мне уже будет за тридцать. А там и под сорок. А там и в ящик пора, — грустно протянул Иванов. — Кончилась молодость!
— Сопля ты зеленая, Валерий Алексеевич! Такие слова мне говорить, в мои пятьдесят девять?! Ну, я все равно и в семьдесят моложе тебя буду, вот увидишь!
— Увижу, увижу. Иди, отставной козы разводящий. Ночь скоро. Погоди! Бушлат накинь, мороз обещали. А снега все нет
— Зато звезды ярче! — Трегубов, кряхтя, накинул теплый бушлат поверх своей легкой короткой курточки и ушел, хлопнув дверью. А Иванов разделся и стал натягивать камуфляж, громко сопя шнуровать высокие парашютные ботинки, рассовывать по карманам патроны, сигареты и еще маленького бронзового питончика, подаренного Татьяной, казалось, вечность назад.
Помяни черта к ночи. Дверь открылась без стука, и в кубрик легкой походкой вошел майор Чехов. Уже не в армейском кителе, как обычно, а в новеньком спецназовском камуфляже, с автоматом на плече и папкой с бумагами в руках.
— Вечер добрый, Валерий Алексеевич! Ну, как вам у нас? Не обижают?
— Вечер, может, и добрый, Александр Андреевич! — Иванов поднялся, пожал протянутую руку. — Но уж больно длинный. Какие прогнозы на ночь?
— Невеселые, господин Поручик, крайне невеселые. — Майор подсел к столу, сморщился, увидев неубранные крошки, одним движением опустошил в мусорник банку, полную окурков, и только тогда закурил. — Отряд пополняется добровольцами из числа милиции Рижского гарнизона. Не скрою, несколько человек после боя у МВД, ушли и от нас. Но уже через несколько дней мы примем около пятидесяти человек личного состава в дополнение к имеющемуся. Их оформление и прочие дела — это наши проблемы, внутренние, вам это неинтересно. Спасибо, что помогаете нам, это важно. Отношения надо укреплять на деле. — Чехов вдруг резко переменил тему: — Вы с полковником Рысиным в ближайшее время не намерены встречаться, Валерий Алексеевич?
— А в чем дело, Александр Андреевич?
— Помощи у округа по мелочам хотелось бы попросить. Да только отношение к нам со стороны командующего — сдержанное. Да и не наш это уровень — наверх лезть с такими проблемами. С другой стороны, отдельные командиры частей рады бы помочь, но без приказа они сейчас и снега с территории части не выдадут, не то что. Короче, надо бы прозондировать вопрос о выделении нам безвозмездно и безвозвратно кое-какого имущества. Через начдива в Вильнюсе это можно было бы решить, да далеко, хотелось бы быстрее и проще.
— Так в Латвии два полка 42-й дивизии стоят!
— Мы там и так уже прибарахлились, надо совесть иметь.
— Понятно. Что именно и в каком количестве требуется? Я встречусь со спецпропагандистами округа, а они, может быть, найдут, как, у кого и где можно будет получить требуемое вами… имущество.
