ОМОН не собирался переходить на осадное положение, хотя территория базы, конечно, охранялась круглосуточно. Но с началом баррикадных провокаций, и особенно в связи со вчерашним боем у МВД, ситуация резко изменилась. Отряд в любую минуту мог столкнуться с попыткой разоружения или уничтожения превосходящими силами латышской сельской милиции. Армия могла и не вмешаться, как показали ночные события. А могла и вообще выступить против ОМОНа. Об этом никто вслух не говорил, но думали. Понимали, кто сейчас в Москве приказы отдает. Конечно, даже шестьсот сельских милиционеров — латышей, спешно стянутых в Ригу правительством, не смогли бы противостоять всерьез прекрасно вооруженному, имеющему немалый боевой опыт личному составу ОМОНа. Пусть и было омоновцев не более ста пятьдесяти человек, да каждый стоил не одного участкового из Прейли или Талсы. К тому же омоновцы успели сработаться, не раз выезжали они повзводно в командировки в горячие точки, да и многие из них, еще до службы в отряде, прошли Афганистан, участвовали в локальных конфликтах, служили на неспокойных давно уже границах огромной страны.
Боевая подготовка непосредственно в Рижском ОМОНе тоже была поставлена на высоком уровне, к этому были привлечены несколько известных на весь Союз специалистов.
То, что осенью прошлого года отряд перешел из подчинения республиканскому МВД в ведение 42-й (Вильнюсской) дивизии Внутренних войск МВД СССР, тоже во многом изменило статус омоновцев и возможности. Поступило новое вооружение, обмундирование, не стало проблем с получением боеприпасов и вообще всех видов снабжения. Расширена и оптимизирована была внутренняя структура подразделения, уже не сдерживало новые потребности старое штатное расписание. Спецназовский камуфляж, сменивший черные комбинезоны, дополняли традиционные черные береты, в память о том, старом, Рижском ОМОНе. Но, по сути, уже с января 91-го года это было совершенно новое, уникальное по своей структуре, возможностям и предназначению боевое подразделение. Свой спецназ, своя разведка и контрразведка, свои аналитики, свои технические и экспертные службы, разветвленные связи — вертикальные и горизонтальные — на всех уровнях; своя агентура и, главное, массовая поддержка русского населения.
Своя идеология, свой, четко выстроенный в короткие сроки новый образ, наряду с тщательно создаваемым в общественном сознании всей страны героическим мифом о Рижском ОМОНе, — все это было вдохновенным творением профессионалов высочайшего уровня. Не знаменитых и до сих пор почти никому не известных, почестями не отмеченных, растворившихся в пестрой постперестроечной толпе бывших граждан СССР — профессионалов, умевших видеть куда дальше, чем на два хода вперед.
Сила отряда была вовсе не в особых бойцовских и нравственных качествах рижских омоновцев, не в их фанатической политической убежденности или жесткой круговой поруке, хотя все это присутствовало в той или иной мере. Но уже после января 91-го года личный состав отряда обновился наполовину, если не больше. Меньше стало профессионалов, больше стало убежденных пассионариев, пришедших в отряд уже тогда, когда многие боялись к нему даже приблизиться. Все эти люди спаялись в боевое братство, подчиненное одной цели — выполнить поставленную задачу любой ценой. А задача была сформулирована командирами, общим собранием отряда и общественным мнением максимально просто: защита Конституции СССР, конституционных прав граждан СССР и самого Союза Советских Социалистических Республик. Защита до конца. Говоря еще проще — исполнение до конца Воинской присяги, которую давал каждый. А в том, что конец будет, — никто не сомневался. Просто никто тогда еще не мог на все сто процентов сказать — хороший он будет или такой, какой… есть.
Эта задача была невыполнимой с точки зрения достижения конечного результата. Эта задача была выполнена с точки зрения осознанного личного выбора и свободной воли каждого рижского омоновца. Поскольку исполнение присяги — это тот результат, который перевешивает успех или поражение. Долг отдан. Совесть чиста. У тех, кто останется жить, — будет пример, а значит — надежда.
Толян выскочил на крыльцо барака последним, остановился, наблюдая, как взвод занимает позиции, улыбнулся серому январскому небу и только потом перевел блеснувшие голубым льдом глаза на Иванова, тянущего за собой запыхавшегося Берзиньша.
— Валерий Алексеевич! У нас тут тревога на базе, между прочим, а вы без оружия. Да еще товарища куда-то прете, как мишень двухметровую!
Высокий толстый латыш сконфузился и совсем растерялся. Иванов втолкнул его в барак и указал на стул в коридоре:
— Посидите, отдышитесь и не обращайте внимания на шутки. Командиры тут добрые на самом деле, они о вашей безопасности заботятся. — Тут Валерий Алексеевич обернулся и украдкой показал Мурашову кулак — нашел когда и с кем шутить! Освободившись от Берзиньша, он рванулся было в кубрик за оружием, но Толян резко тормознул его за плечо.
— Куда бежим? — Лейтенант сдернул с плеча второй автомат, не замеченный впопыхах Ивановым. — Бери свою пушку и не оставляй ее больше без присмотра! Погуляй тут, пожалуйста, пока в коридоре, присмотри за помещением, а то на базе слишком много посторонних. Ну а если начнется чего, то этого товарища в туалет, а сам ко мне, а то забыл уж, наверное, когда стрелял вволю! — Толик засмеялся и выбежал на улицу, чтобы не слышать витиеватое напутствие друга ему в спину.
Берзиньш мешком сидел на стуле, дрожащей рукой совал в рот кусочки сахара, припасенные в кармане, и все никак не мог отдышаться. Иванов принес ему кружку воды из туалета. Тот жестом поблагодарил и стал жадно запивать сахар холодной водой, обливая подбородок.
— Может, врача надо? — Иванов знал, что у Берзиньша диабет, но, конечно, понятия не имел, как поступать в таких случаях.
Ивар помотал головой, допил воду и с облегчением прислонился спиной к стене барака.
— Сейчас пройдет. Все уже хорошо.
— Какого черта вы сюда явились? Неужели здоровых мужиков у нас нет, мешки таскать?!
— Валерий Алексеевич, я латыш, как вам известно, — с достоинством выговорил Берзиньш. — А потому на мне есть определенная доля ответственности за все, что сейчас происходит в нашей стране. И за этих мальчиков тоже. — Он кивнул небритым мясистым подбородком в сторону выхода, куда убежал Толик. — Я не могу только писать правильные статьи и больше ничего не делать. Это неправильно.
— Господи, боже мой! — простонал Иванов, чуть не схватившись за голову. — Куда ж Сворак-то смотрел, вас отправляя на базу?
— А я сделал так, что он меня в машине не увидел, я хоть и толстый, но хитрый! — невозмутимо ответил Берзиньш. И точно, в списках интер-фронтовцев, присланных Петровичем Иванову, латыша не было.
— Ну хорошо, Ивар. Вы сделали очень много. Я очень вас ценю и очень вам благодарен.
Вы настоящий латышский стрелок, товарищ Берзиньш! Только на сегодня, пожалуйста, хватит. Сейчас посидите, пока не дадут «отбой», а потом я отправлю вас в город.
— Нет, я не латышский стрелок. Латышские стрелки — это вовсе не то, чем стоит гордиться Латвии, — грустно протянул Ивар и посмотрел на Иванова в упор своими маленькими для такого большого лица подслеповатыми глазками. — Латышские стрелки слишком много стреляли в русских и даже в царскую семью.
— Ну, с вами не соскучишься! — развел Валерий Алексеевич руками.
— Русские перестреляли друг друга куда больше, чем латышские стрелки, Ивар. Хотя, конечно, есть тут о чем подумать, вы, как всегда, правы. Побольше бы нам таких берзиньшей, все могло бы быть совсем по-другому. И в 17-м, будь он неладен, между нами девочками говоря, и сейчас тоже.
— Анатолий Георгиевич очень хорошо знает нашу историю — семья Алексеевых в Риге уже двести лет живет. А вот мы, Берзиньши, только сто. Латышам до революции не так просто было поселиться в Риге. И не из-за русских, а из-за немцев, как вы знаете. Только при Александре Третьем, его личным указом, латышам позволено было в Риге свое дело открывать. Немцы очень были возмущены. А латыши бы так и сидели все на хуторах, а не в Риге, как сейчас. Доброта имеет свойство обращаться против того, кто ее проявляет. Русские на своем веку это не раз уже почувствовали и, боюсь, почувствуют еще. Но только русским в конечном итоге это не повредит, а только укрепит вас. А мой народ может погибнуть, уже во второй, даже в третий раз идя против русских за один лишь век.
