— Ничего не могу с собой поделать, — жалуется Мишель, протягивая ко мне руки. — В меня будто бес вселился.

— И в меня. Ты меня с ума сводишь, — хрипло отвечаю я. И втискиваюсь в узкую кабинку.

Больше мы ничего не говорим. Мишель бросается мне на шею. Обвивает меня скрещенными ногами. Я не понимаю — как, но я мгновенно оказываюсь в ней. Ее бессвязный шепот царапает мне душу. Я мечтаю войти в нее весь, без остатка. Я становлюсь грубым. Податливое тело скользит в моих мокрых руках и я стискиваю его все крепче, стремясь удержать, но оно рвется на волю, извивается, вырываясь, и вновь течет меж моих пальцев. Мгновенная боль — ноготки Мишель впиваются мне в плечи. Тягучая судорога превращает ее в камень. В теплый дрожащий камень. Она издает низкий горловой стон, словно умирающее животное. Наверное, это и есть смерть. Короткий сладкий миг между жизнью и небытием. И я с криком взрываюсь, испытав острое чувство досады, что все кончилось так быстро.

Потом мы торопливо застилаем постель. Ноги мои слегка дрожат от пережитого напряжения. Дразнящей язычок Мишель — горячее змеиное жало. Я отталкиваю ее мокрую голову от своего живота.

— Обнаружено наблюдение.

— Что? Черт, Триста двадцатый! Только не сейчас!

— Наблюдатель в соседней комнате, — спокойно продолжает мой бесчувственный чурбан.

— О, Господи! Мишель! Милая, хватит. Этот чертов бордель — нас разглядывают! — шепчу я.

Но она лишь изгибается соблазнительно, прогибает спинку, мурлычет жадно, большая ненасытная кошка, дорвавшаяся до своей жертвы. Губы ее словно живут сами по себе, она играет мною, жадно покусывая мою плоть и все больше распаляясь. Я поневоле отдаюсь острому наслаждению. Что-то преступное, неправильное, гадливое отталкивает меня и одновременно привлекает своей противоестественностью. Я представляю, как какой-нибудь потный толстячок, не отрываясь, разглядывает наши тела, часто облизываясь и шаря рукой в штанах. Мне становится противно. И сладко. Я хочу сжать колени. И не могу. Душная волна подхватывает меня.

— Опасная ситуация!

Дверь распахивается, с треском переломив хлипкий стул. Двое громил, гибких и стремительных, врываются в номер. Больно плечам. Руки в стальных захватах. Меня прижимают к кровати. Мишель вскрикивает. Какой-то невзрачный похотливый козел сучит ножками, вбегая следом за своими гориллами и тянется к ее груди. На фоне простыни руки его кажутся черными.

— Твоя женщина — богиня. Ты будешь смотреть, — жадно бормочет он, взбираясь на кровать. — Я хорошо заплачу. Иди сюда, женщина! Тебе не будет больно!

— Животное! — взвизгивает Мишель, стараясь отползти подальше от потных рук.

— Боевой режим!

Воздух становится так плотен, что я с трудом могу дышать им. Багровая тьма гасит свет. Тело движется без моего участия, я лишь запоздало фиксирую его действия. Вот рука выворачивается в суставе, я вращаюсь вокруг нее стремительным волчком, я закручиваюсь в спираль и распрямляюсь сжатой до предела пружиной. Ладони мои не встречают сопротивления, проходя сквозь смазанные силуэты. Вот колено идет вверх, подбрасывая вверх чье-то резиновое тело. Снова неуловимое движение рукой. Я едва успеваю зафиксировать его. Движения мои все убыстряются, пока все вокруг не сливается в какую-то полосатую ленту, что крутится перед глазами, не давая сфокусировать взгляд. Пароходный гудок, что давит на уши — мой утробный рев. Я захлебываюсь криком. Я не могу вдохнуть. Вместо воздуха во рту — соленая вязкая дрянь. Я начинаю гореть. Огонь зарождается в груди и стремительно течет к рукам. Кулаки — облака раскаленной плазмы. Застывшая вода не желает пропускать меня. Я упрям. Я тянусь к ней, раздвигаю ее плечами, бодаю головой, пока она, наконец, не сдается, неохотно прикасаясь ко мне шершавыми струями. Пар окутывает меня, гася пламя. Багровая тьма сворачивается в точку. Точка расплывается перед глазами. Светильник. Бешено колотится сердце. Стою на коленях в кабинке душа. Вода, что стекает по мне, становится красной. Все тело дрожит. Каждая клеточка. Я с трудом разлепляю губы. По всему номеру — какие-то кровавые ошметки. Разбитая кровать возвышается перепутанной грудой. Из тряпок виднеется белое лицо Мишель. Она смотрит мимо меня остановившимся взглядом. Куда она смотрит? Поворачиваю голову. Рядом со мной влажно блестит и пульсирует неясное нечто. С трудом фокусирую взгляд. Еще живое тело толчками выплескивает кровь из развороченной груди. Шевелится и подрагивает куча перепутанных цветных канатов. Я разглядываю дело рук своих в каком-то ступоре. И тут возвращается запах. С мучительной болью меня выворачивает наизнанку. Вода течет по спине, стекает по подбородку, собирается в лужицы, смешивая с красным извергаемые мною зеленые комки. Я монстр. Я не человек. Мне страшно быть таким. Мне холодно. Надо уходить. Я не знаю, где моя одежда. Даже не помню, какая она. И как я сюда попал. Зачем я тут?

— Стабилизирую кровоснабжение мозга, — говорит что-то у меня в голове. Голос? Кажется, я узнаю его.

— Это я, чувак, — немного обиженно говорит голос. — Надо уходить. Здесь опасно.

— Принял, — отвечаю вслух. С трудом встаю на ноги. Колени дрожат. Мишель выпутывается из обрывков белья. Брезгливо переступает через чьи-то ноги. С белым лицом подходит ко мне. Кожа ее холодна, как лед. Глухие рыдания начинают сотрясать ее хрупкую спину. Я неловко обнимаю ее одной рукой. От воды саднят костяшки пальцев. Этот чертов боевой режим. С каждым разом после него мне все тяжелее и тяжелее.

— Ну, как тебе романтика? — спрашиваю непослушным языком.

— По высшему классу, — отвечает она, всхлипывая.

Потом она роется среди последствий катастрофы. Выуживает одежду, деталь за деталью. Помогает мне одеться. Одевает меня, словно ребенка — меня не держат ноги. Мои штаны здорово испачканы кровью, но сейчас это неважно. Я прошу Мишель найти мой нож. Она находит. Отвернувшись, вытягивает его за скользкую рукоять. Торопливо ополаскиваю его и сую в ножны.

— Надо уходить.

— Конечно, милый.

Неожиданно она наклоняется, зажав нос. Роется в чем-то возле кровати. Брезгливо вытирает руку о простыню.

— Возьми, пригодится, — я удивленно смотрю на пухлый бумажник. — Хоть какой-то толк с мерзавца.

Злой смешок Мишель кажется мне хриплым карканьем. Будто хищная птица подает голос. Мотаю головой, отгоняя наваждение. Выходим вон. Мишель придерживает меня. Ковыляю, тяжело опираясь на ее плечи. Лысый человечек в коридоре стоит, прижавшись спиной к стене, не сводя глаз с нашей комнаты. Кажется, он даже не мигает. Белые штаны его насквозь промокли.

— Давай уж, нам терять нечего, — киваю на него. Мишель отпускает меня, споро выворачивает карманы человечка. Тот не обращает на нее никакого внимания. Ниточка слюны стекает по его подбородку.

Внизу нас встречает гробовая тишина. Бра высвечивают опрокинутые бутылки и перевернутые стулья. Все разбежались. Наверное, это и к лучшему. Еще одной драки мне сейчас не выдержать. Вонь мусорных куч на улице немного отрезвляет меня.

— Я потерял эту чертову коробочку, — сообщаю Мишель.

— Придется смириться, — устало отвечает она. Я разглядываю ее лицо. Под глазами ее залегли черные тени. Нос немного заострился. Жесткая складка на переносице больше не желает исчезать.

— Куда теперь, капитан? — спрашивает Мишель, пытаясь изобразить шутливый тон.

— Для начала выберемся из переулка. Потом — вон туда, видишь — башня светится? Где много народу, там легче спрятаться, — ее бравада нисколько меня не обманула. Хотя я все больше проникаюсь уважением к этой женщине. В такой ситуации не каждый сможет заставить себя шутить.

— Поняла.

И мы медленно бредем, обходя мусорные кучи, спотыкаясь в темноте. Слабый звездный свет заливает улицы призрачным сиянием. Отовсюду — из-под мусора, из щелей в ставнях, из коробок и ворохов грязной бумаги на тротуарах, нас провожают внимательные настороженные взгляды.

— Триста двадцатый?

— Слушаю.

— Долго нам еще прятаться от твоего Реформатора?