— Отставить спор. Расслабились? Заняться нечем? Первая и вторая группы — бегом марш на тренинг. Комплекс номер три, пять проходов. Третья группа — комплекс номер пять, — резко говорит командир взвода, старший дежурной смены.

— Да ладно, лейтенант, мы ж так просто, трепались, — пытается возражать Барков. — Нам еще всю ночь тут сидеть. Не вонять же нам до утра после полосы.

— Что-то не ясно, старшина? — сужает глаза старший группы.

— Никак нет, лейтенант, сэр! Все ясно! — чеканит старшина, вскакивая.

Через полчаса интенсивных занятий на искусственной полосе препятствий в спортзале этажом выше, взмокшие бойцы одинаково ненавидят и Баркова, и Юджина, и лейтенанта.

Десятью этажами ниже, в комнате отдыха при дежурной части городского управления полиции, капитан Карванен тоже смотрит визор перед тем, как вздремнуть пару разрешенных часов. Презрительно кривит губы, глядя на буйство людей в огромном зале. «Сволочь», — цедит он сквозь зубы.

Сон не идет. Лежу, не раздеваясь, поверх нежного атласного покрывала. Отбрасываю в сторону ненормально мягкую подушку. Закладываю руки за голову.

— Не понимаю тебя, Триста двадцатый. Зачем нам питаться консервами?

— Это необходимо из соображений безопасности.

— Хорошо, я попрошу Мариуса отправить кого-нибудь в магазин. Ты считаешь, что еду в ресторане могут отравить? Ее ведь проверяют, перед тем, как привезти ее нам. Яд сразу будет обнаружен.

— Я считаю, что питаться консервированной пищей и бутылированной водой будет безопаснее.

— Ситуация ухудшилась, да?

— Я только предполагаю это.

— Ты не доверяешь охране? Почему?

— Я не могу ответить. Извини, — следует неуверенный ответ после небольшой паузы.

— Я устал от твоих недомолвок, Три-два-ноль. Я чувствую себя марионеткой. Ты используешь меня?

— Ответ отрицательный. Ситуация под контролем.

— Триста двадцатый.

— Слушаю.

— Мне начинает казаться, что кто-то из нас в моем теле лишний.

— Я знаю об этом твоем ощущении. Ты не прав.

— И тебе больше нечего добавить? Влез в меня и командуешь! Ты же не только меня подставляешь. Ты и Мишель в это дерьмо втравил!

— Я прошу тебе довериться мне.

— Ты в который раз просишь это, чертова жестянка, и с каждым днем становится только хуже!

— Юджин, я ведь мог и устранить из твоей памяти эту информацию. Ты сам это знаешь. Я стараюсь быть честным с тобой.

— Триста двадцатый, я ощущаю, как вокруг нас с Мишель что-то происходит. Словно воздух сгущается. Опасность всюду. В каждом взгляде. В каждом встречном человеке. Все эти трупы, взорвавшиеся машины, падающие лифты. Это страшнее, чем на войне. Там хоть знаешь, откуда тебе угрожают.

— Я понимаю. Завтра должно стать легче.

— Ты уверен?

— С вероятностью в восемьдесят семь процентов. Это высокая вероятность.

— Что-то сомневаюсь я, чтобы то, что вокруг творится, кончилось само по себе.

— Возможно, ты прав.

— Что?

— Ты слышал. Что за привычка переспрашивать? Вы, люди, так нерациональны! — холод сквозит внутри от слов совершенно незнакомого существа.

— В чем ты сомневаешься, жестянка!

— Не называй меня жестянкой. Металл больше не составляет значительную часть моей массы.

— Не уходи от ответа, чертов робот! В чем я прав?

— В том, что масштаб необъяснимых событий возможно превысил критическую массу и последствия этих событий могут воздействовать на тебя и Мишель после устранения непосредственной физической угрозы со стороны Кролла.

— Умеешь ты обрадовать.

— Уж какой есть. Но это только предположение.

— Понятно. Знаешь, мне не очень хочется задумываться о том, что будет потом. Разобраться бы с текущей проблемой. А как дойдет дело до следующей, тогда и возьмемся за нее. Что скажешь?

— Скажу, что все вы, люди, склонны откладывать подальше то, что их тревожит. Или то, что потребует больших усилий для реализации. Иррациональность — это так свойственно вам.

Я чувствую, как теплота возвращается в его голос. Мне до жути не хочется иметь внутри себя холодное враждебное существо, что говорило со мной пару секунд назад. Все-таки я как был, так и остался большим испуганным ребенком, которого по ночам пугают тени в углах спальни.

— Тебе бы надо поспать. Ты сильно устал, — заботливо говорит Триста Двадцатый.

— Не могу. Не спится. Тревожно внутри.

— Все будет хорошо. Не беспокойся. Хочешь, я помогу? Спокойной ночи, чувак.

— Спокойной ночи, жестянка.

И сон опускается пушистым покрывалом. Я легко дышу, забывая на время все свои тревоги.

Отпустив напарника поспать, капитан Карванен остается один в дежурном помещении. Просматривает поступившие из отделений полиции донесения. Кражи, грабежи, семейные скандалы, убийства, несчастные случаи, автомобильные и бытовые аварии. Что-то много аварий и несчастных случаев в последние дни. Падают лифты, загораются бытовые приборы, отключаются автопилоты у пьяных водителей. Будто системы управления в отдельно взятом городе с ума посходили. Капитан качает головой в тупом раздумье. Наливает себе крепкого кофе. С этой работой только и делаешь, что подстегиваешь себя кофеином. Так и до госпиталя недалеко, думает он. В общем-то, его работа — чистая формальность. Инструкцией по Управлению предусмотрено, чтобы действия центрального компьютера дублировал человек. Можно подумать, человек в состоянии успеть отреагировать на десятки ежесекундных сообщений от таких же компьютеров в полицейских участках и машинах патрулей. Откинувшись на спинку кресла, Карванен вспоминает лицо человека, выкрикивающего слова под оглушительную музыку. Потом представляет себе холодно-надменное лицо его покровительницы. Чертовы аристократы! Все им можно! Десятки искалеченных на концерте полицейских. Сотни случаев хулиганства распоясавшейся молодежи. Расколоченные по всему центру витрины. А этим хоть бы что — живут в свое удовольствие в фешенебельном люксе. Да еще изволь выполнять распоряжения их охраны. Каких-то ублюдков из колоний. Стереть бы с лица земли эту плесень. Аж скулы сводит, как хочется увидеть среди докладов сообщение о смерти этого выскочки. Вместе с его богатенькой сучкой. И всей их охраной. И так некстати на ум приходит мысль о выплате очередного транша по кредиту за его небольшую квартирку. Что за собачья жизнь! Он щелкает клавишами пульта, переводя управление системой оповещения на себя. Зло усмехается, набирая пароль и прижимая палец к окошку идентификации. «Полномочия дежурного подтверждены», — сообщает компьютер.

«Отель „Мариотт“, восьмой этаж, нападение террористов-смертников, имеются жертвы среди гражданского населения, среди персонала и постояльцев отеля имеются сочувствующие, возможно прямое противодействие, персоналии устанавливаются, прибыть на место происшествия, блокировать захваченный этаж, принять меры по нейтрализации террористов до прибытия подкрепления».

Сигнал тревоги от дежурного по Управлению застает группу быстрого реагирования на выходе из спортзала. Потные, взмыленные бойцы, на ходу затягивая амуницию, без толкотни, как на тренировке, бегом спускаются к арсенальной. Тревожное моргание сигнализации бликует на вороненых стволах. Тихое клацанье и шелест — цепочка бойцов быстро движется вдоль распахнутых пирамид, цепляя подсумки, выхватывая из креплений оружие. Лейтенант подталкивает каждого выбегающего в плечо.

— …Третий…четвертый…пятый… — вслух выкрикивает он.

Вооружившиеся бойцы выстраиваются в колонны у двух скоростных лифтов. «„Мариотт“ — это там, где Уэллс!» — мелькает в голове у старшины Баркова.

— …Девятый! — кричит лейтенант и бронированные створки оружейной комнаты автоматически сдвигаются.

— Сэр, лифты не отзываются! — докладывает Барков, тщетно щелкая сенсором вызова. Информационная панель на стене мертва.

— Аварийная лестница, в колонну по два, бегом марш! — тут же командует лейтенант, глядя на таймер своего шлема, отсчитывающий секунды.