— Я тоже не прочь, — говорю. — Только как мы играть-то после будем? Да и вредно это — столько пить.

И все смотрят на меня удивленно, скрывая сожаление.

Седой Варвар осторожно покашливает.

— Ты это… Волк… не обижайся только… — неуверенно начинает он. — Кто ж без допинга-то лабает? Вредно, говоришь? Ну и что? Без саморазрушения нету этого, как его, творчества. Пока не раскроешь душу-то — она наружу не пойдет. Джем без бутылочки — все равно, что тучи без дождя. Въезжаешь?

— Вроде бы.

— И на концерте. Ты что — решил, будто мы дурь хаваем для кайфа, как эти пустоголовые? Не, парень. Мы так сознание расширяем. Раскрываемся на все сто. А эти, что в зале? Ты почему, думаешь, мы только по имперским планетам катаемся? Есть ведь такие богатые колонии — чистый отпад! Все дело в этой штуке, которая вот тут упрятана, — и он постукивает себя согнутым пальцем по лбу. — Эта штука, она есть у имперцев, но нет у колонистов. А без нее все наши эффекты, свет, шум — не разогреют публику-то. Они ведь все направлены только на то, чтобы этого жучка в башке расшевелить. И уж он-то даст копоти! А если в башке ничего не отзовется — играть мы будем в пустоте. В вакууме. И никогда на обратный билет не заработаем. Публике-то, ей все равно, под что тащиться. Что под блюз, что под народную музыку. Лишь бы психоделики их мозги включили.

— Получается, без центра равновесия нам и играть-то ни к чему, так? И кайф от блюза я из-за этой железяки в башке имею? — вопрошаю я.

— Ты, парень, такие вопросы мне задаешь, точно я господь, — серьезно отвечает Варвар. — От таких вопросов, если задуматься, запросто крышу набекрень сдвинет. Ты живи, как живется. Жить надо в кайф. Лабать надо в кайф. Голову не забивать. Понял?

Его слова поддерживаются кивками. Все смотрят на меня… ну, как на ненормального. С некоторым удивлением. Даже с опаской. Совсем как тогда, на Джорджии. И я киваю согласно. Чтобы не выделяться. Они хорошие чуваки. Простые. Незлобные. Просто думать не хотят. Вот ведь странно — я хочу, но у меня не выходит. А они могут, но не хотят.

— Понял, — говорю. — Выпьем. И еще слабаем.

— Это по-нашему, чувак, — хлопает меня по плечу Иван. — Ты будь собой и в голову не бери. Вот и будет блюз. Слабаем. Так слабаем, что черти вздрогнут.

И мы снова пьем, пуская бутылку по кругу. Все, в том числе и девушки. Я достаю бутерброды, что мне Мишель с собой на обед передала, и мы дружно закусываем. Взаимопонимание снова соединяет нас. В голове немного шумит от выпитого. Я отметаю попытку Триста двадцатого вывести из организма вредные вещества. Сбрасываю Варвару все подряд, что на ум приходит. И постепенно забываю о липком ощущении того, что все мы тут — живые куклы. Неизвестно кем запрограммированные тащиться от музыки и заводить своей игрой других кукол. И мы лабаем час за часом. Увлеченно. Все более самозабвенно. Раскованно. Вновь и вновь запускаем бутылку. В перерывах между темами жадно прихлебываем холодное пиво. Посыльный то и дело приносит нам очередную порцию выпивки. Девушки сбрасывают свитера, остаются в облегающих водолазках. Их лица порозовели. Иногда они даже решаются на соло, спрашивая у меня разрешения взглядом. Больше всех старается Фатин. У нее временами прорезается чудный чувственный субкант — этакая легкая джазовая хрипотца. Крошка Фрэнки к Фатин явно неровно дышит. Уж больно у них совместная импровизация замечательно выходит. Правда, во время своего соло, она все норовит за меня взглядом уцепиться. Глаза у нее коричневые, с поволокой, и взгляд будто подогрет изнутри.

…Двое мужчин сидят у большого голоэкрана. Внимательно смотрят на распоясавшийся, отвязный джем кучки потных, раскрасневшихся мужчин и женщин. Вслушиваются в хрипловатый голос лидера. Выхватывают и вновь повторяют некоторые фрагменты.

— Ну, что скажешь, Джек? — спрашивает оператор.

— Что тут скажешь? Альбома на три мы отсюда нацарапаем. Разойдется на ура. Как запись?

— Все в норме. Я с избытком пишу. Смикшируем после. Но звук хороший.

— Интересный парень, верно?

— Не то слово. Я даже отсюда кайф ловлю. Что уж про тех, кто в зале будет, говорить.

— Мишель, как всегда, на высоте. Чутье на деньги у нее — как у собаки. И где она этого парня откопала? — спрашивает Генри сам у себя. Глядя на голоматрицу, слегка расслабляет галстук. — Прямо хоть иди и пей с ними, черт их дери.

…Хайнрих Драй заканчивает сборы. Наливает кофе в небольшой термос. Усаживается за стол и извлекает из кухонного автомата пару больших бутербродов с тунцом. С аппетитом съедает их, не обратив внимания на странный вкус. Раздумывает — а не съесть ли еще один? Но кухонный автомат больше не отзывается на его голос. Не реагирует он и на кнопку перезагрузки. Его панель светится одним сообщением: «Невосстановимая ошибка».

— Дьявольщина! — в сердцах говорит Хайнрих. — Ладно, после разберусь.

Надевает куртку. Проверяет, на месте ли запасной магазин и нож. Укладывает в сумку термитную шашку, которая должна превратить все его оборудование, включая любимую винтовку, в лужу расплавленного металла. Сует туда же термос. Спустившись в гараж, выключает автопилот автомобиля. Ни к чему давать полиции лишнюю улику. Невелика печаль, доеду и на ручном управлении. Двигатель глухо урчит, разгоняя полутьму переулков. Хайнрих сладко щурится в предвкушении славной охоты. Слегка кружится голова. И немного подташнивает. Он на ходу плещет в крышку термоса немного кофе. Делает обжигающий глоток. Через пару минут головокружение прекращается.

— То-то же, — самодовольно ухмыляется ночной охотник.

…Жак Кролл вновь отвечает на вызов неизвестного абонента.

— Слушаю, — напряженным голосом произносит он.

— Господин Кролл, настоятельно рекомендую вам отменить свои распоряжения относительно Юджина Уэллса и баронессы Мишель Радецки…

…Наконец, мы все чертовски выматываемся. Оглушительная музыка, виски, пиво, разговоры, страсть, размышления, равнодушие, запахи женских духов, табачного дыма, надоевший свет снизу, полутьма по углам, нудное бормотание Триста двадцатого — все это просто валит меня с ног.

— Хорош, парни, — говорю я заплетающимся языком. — Завтра, в это же время.

Мне тискают руку.

— Отлично оторвались.

— Да, не слабо, — подтверждаю я.

— Пока, Волк! — уже из полутьмы коридора выкрикивают парни.

— Счастливо.

— Пока, Юджин!

— Пока, девочки!

— Хочешь, я тебя провожу? — говорит невесть как оказавшаяся рядом блондинка Рина.

Я неопределенно пожимаю плечами.

— До выхода, — уточняет она.

Я киваю.

— Давай.

Подруги смотрят на нее странно и улыбаются загадочными улыбками. Исчезают. Цокот их каблуков звонко разносится по полутемному коридору. Бредем не спеша вдвоем. Спина охранника маячит далеко впереди нас. Еще один неслышно ступает в нескольких шагах сзади. Рина, делая вид, что сильно пьяна и что боится споткнуться в рассеянном свете редких дежурных светильников, берет меня под руку и прижимается ко мне теплым боком. Ее прикосновения будоражат меня. Я чувствую, что чертовка делает это намеренно. И Рина прекрасно понимает мое состояние. Уверена, что контролирует меня.

— Скажи, а ты на Фатин глаз положил? — вдруг спрашивает она. Дыхание Рины пахнет виски и ментолом от сигарет.

— В каком смысле? — почему-то шепотом интересуюсь я.

— В каком-каком, — передразнивает она, тоже переходя на хриплый шепот. Глаза ее в темноте кажутся загадочными рисунками. — В том самом, глупый.

Мы останавливаемся. Ее близость вызывает во мне непонятный озноб.

Кажется, я легко могу ее поцеловать. Кажется, я могу и не только это. Она ждет моего прикосновения. Непонятная мне жажда, смешанная с ожиданием и почему-то с легкой злостью, исходит он нее.

— Ты имеешь в виду секс? — уточняю я, и Рина приходит в себя, отворачивая лицо.